Степан Кирнос - День гнева

Двор за двором, улочка за улочкой и Гален заходит в прямом смысле в тупик. Четыре двадцатиэтажных постройки примкнули одна к другой и образовали широкий и довольно просторный двор со своим садиком, детской площадкой и бесодкой, где вместе с ними умещаются парковочные места.

— Вот, посмотри, — обратился Гален к Маритону, вытянув руку в сторону здания по левую сторону, чей фасад представлен серой отделкой, украшенной геральдическими знаками из оранжевой меди. — Вон там наша коммуна.

— Так пошли.

Гален повернулся и встал лицом к лицу с Маритоном, уставив на того суровый взгляд янтарных глаз, пытаясь рассмотреть что-то в механическом оке мужчины, полыхающее ярко-красным заревом диодов.

— Сначала дай мне обещание, — дрожащим голоском Гален заговорил. — Ты должен дать слово, что никому не раскроешь положение нашей коммуны. Нас, истинных либеральных людей и равных коммунистов осталось так мало, что нужно беречь друг друга. Хорошо?

— Да. Обещаю. А теперь пошли.

Гален медленно зашагал к крыльцу и, преодолев тринадцать ступеней, оказывается рядом с массивной металлической дверью. Датчики реакции на движение тут же загораются, обливая пространство ярким светом, открывая все детали, сокрытые за тьмой. Дверь отпирается и двое входят в подъезд.

— А тут темно, — но тут же загорается свет ламп и Маритон переходит на иную фразу. — Как же всё серо.

Гален ничего не сказал. Он лишь поднялся на первый этаж и встал напротив деревянной резной двери, сделанной из тёмного дуба с номерным знаком «2». Три громких и сильных удара в дверь и откуда-то из-за стеной тут же послышались звуки топота и ощущения приближения кого-то с той стороны. Мгновение и с другой стороны доносится вопрос:

— Кто смеет прервать мой покой?

— Ранний свет свободного алого рассвета, товарищ мой.

— Добро пожаловать в коммуну.

Дверь распахивается, и Гален спешит скрыться за родными стенами. Маритон идёт за ним, но тут же останавливается — мужская ладонь упирается в грудь и глухой тяжёлый бас полился из-под алого капюшона:

— Ты кто? — широкий мужчина разворачивается к юноше и все складки и ткани на красном балахоне характерно зашуршали и бас наполнился недовольством. — Гален, ты кого привёл в нашу коммуну? Ты ополоумел?

— Нет, подожди, — оправдательной интонацией с жестикуляцией заговорил паренёк. — Это новенький. Я его привёл, потому что он решился стать членом культа. Он новый адепт.

— Да, — вмешался Маритон. — Когда парень сказал, чем вы тут занимаетесь, я понял, что к вам мне и нужно. Я разделяю ваши либеральные убеждения. И коммунистические тоже.

Капюшон не дают мужчине собрать об культисте всю информацию касательно эмоций, но ощутимо, что он волнуется и стоит на пути выбора — впустить нового адепта или нет. Рейх пришёл на эту землю, установив отсутствие идеологий, а посему каждый новичок может оказаться засланцем имперских властей.

— Я тебе не верю, — грубо молвит охранник дверей. — Докажи, что ты либеральный коммунист, иначе…

«А иначе что?» — стоя в дверях спросил себя Маритон и осознал, что просто так его теперь не отпустят, скорее, вынесут в мусорных мешках по частям, как и подобает, отпускать тех, кто узнал то, что не должен знать.

— И что я должен делать? Как я докажу свою коммунистичность и либеральность?

— Ответь на три вопроса мне и можешь пройти.

— Хорошо.

— Вот скажи мне, незнакомец, что важнее для нашего сообщества, коммунизм или либерализм?

— Ничего не важно, — сразу же отвечает Маритон. — Эти идеи, истины, обе важны для понимания построения мира.

— Неплохо, а как ты считаешь, почему не должно быть индивидуальных жён и мужей? Почему эти категории имеют… особый статус, что ли.

Вопрос заставил Маритона перетереть толику лёгкого бешенства, вызванного сутью того, что стремятся узнать, но эмоции негодования и злобы пересилены холодным разумом:

— Никто не может быть индивидуализирован в коммунистическом обществе, так как женщины и мужчины имеют своё либерально право на совокупление с кем угодно, так как в коммуне провозглашается свобода и равенство. А равенство здесь выражено в чём? Все должны быть равны в удовлетворении сексуального инстинкта.

— Сгодиться, ну и ответь нам, а зачем ты рвешься в коммуну? Что тебя сюда привело?

— Я? — переспросил Маритон, растягивая время. — Потому что у вас есть воля. Есть потерянная свобода, которой больше нигде нет. И думаю, что ваш учитель мне поможет решить проблему.

— Хорошо, — нехотя и волнующе соглашается охранник. — Добро пожаловать в коммуну.

Маритон медленно проходит внутрь и слушается указаний Галена — поднимает и облачается в багровый стихарь с хорошим широким капюшоном. Надев красные одежды, он проходит из маленького, неосвещённого коридорчика дальше, углубляясь в недра простенькой квартирки. Его сапог чеканит стук по новому паркету, но это не заглушит странные песнопения, доносящие впереди. «Что это? Пение? Как в сектах древности?» — спрашивает себя мужчина.

Комната для ритуалов коммунистов оказывается довольно широка и просторна, хотя такое слово слабо применительно к ней. Маритон быстренько окидывает залу взглядом и подсчитывает, что пространства тут на сорок квадратных метров. Свет ярких ламп, исполненных под свечи, бьёт прямо в глаз, ослепляя диким сиянием, а стены занавешены алыми хоругвями с изображением профиля бородатого мужчины и красные знамёна, на которых красуется чёрная пятиконечная звезда, перевёрнутая с верха на голову. Помещение ничем не заставлено, но под ногами чувствуется мягкий матрац и разбросанные одеяла, а так же тут не протолкнуться из-за большого числа людей.

«Зараза, сколько же вас тут» — подумал Маритон, насчитав человек пятнадцать в комнатушке, так же разодетых в стихари и с капюшонами. Внезапно нос чует странные ароматы, токсичные и сладкие, будто кто-то разжёг наркотические благовония.

— Я смотрю, у нас новичок, — внезапно воскликнула мужским низким голосом высокая фигура в конце просторного помещения. — Так пусть она явит себя нам!

Маритон понял, что речь о нём, но всё же его пересиливает желание остаться незамеченным, однако тут же приходит понимание, что он зашёл уже далеко и это не исправит ситуацию.

— А как вы определили, что тут есть новенький? — спросил Маритон, сбрасывая капюшон. — Тут все так похожи.

— А я вас подсчитал и нашёл лишнего. И я не ошибся, ибо я Азариус и никогда не ошибаюсь, — отвечает ему мужчина, стоящий у импровизированной трибуны — стол с кафедрой, и гордо взирающий на толпу; его лик так же открыт и под ярким освещением открываются его черты — седой волос, морщинистое лицо, широкая и пушистая борода, отращённая до груди и едва прикрывающая звезду, блистающую оттенком золота. — Иди ко мне, перемолвимся.