Дэвид Эннендэйл - Грешные и проклятые

Снова и снова я вгонял штык в его мягкую плоть. Наверное, я смеялся. Он пришел сюда, думая запутать меня, увести от света Императора. Или, если это не получится, убить. А вместо этого я убью его. Как убью их всех.

Наконец, он рухнул в грязь, хрипя и содрогаясь в конвульсиях. Охряную поверхность грязевого супа украсили кровавые завитки. Он пытался уползти, но грязь держала его. Я склонился над ним, схватив его за волосы.

- Теперь они точно услышат нас, - прошептал я.

И, словно по команде, зазвучала сирена – знакомый звенящий вой, как и у нас. Я услышал голоса в отдалении, и заметил, как мелькают лучи света.

- Как думаешь, они идут помочь тебе? Или убьют нас обоих?

В действительности я не собирался это выяснять, и перевернул его на спину. Его лицо было бледным, взгляд затуманен. Он цеплялся за меня, пытаясь что-то сказать. Его синие глаза, скользнув по мне, устремили взор куда-то мимо, словно видели что-то еще. Я понял, что со слишком большим энтузиазмом исполнял свой долг. Склонившись к нему, я схватил его за толстый подбородок.

- Говори – что ты такое? Каковы ваши намерения?

Но в этот момент его синие глаза снова стали карими, и лицо обмякло. Мне подумалось, что в эти последние секунды жизни, когда он казался другим, словно некое бремя свалилось с его плеч. Как будто мой штык, забрав его жизнь, освободил его душу.

Мне хотелось бы думать, что он принял это как акт милосердия. Что он увидел, как Бог-Император, стоявший за моим плечом, приветствует его возвращение к человечеству. Теперь я знаю, что смерть неким образом освобождала их, хотя как именно – не могу объяснить. Думаю, что поэтому Бог-Император показал мне, как распознавать этих зараженных. Он избрал меня Своим орудием, и я мог лишь следовать тем путем, что Он указал мне.

Голоса становились громче. Вражеские часовые приближались, и не стоило тратить здесь время. Я оставил труп там, где они могли найти его.

Когда я направился в обратный путь, пушки снова начали стрелять.

Мне было над чем подумать, когда я вернулся к нашим позициям. Но времени на размышления у меня не оказалось. Полк был в таком тревожном, напряженном состоянии, какого я раньше не видел. Словно какой-то незримый сигнал прошел по траншеям.

Взгляды преследовали меня. Респираторы на лицах подергивались, когда я проходил мимо, и никто не приветствовал меня ни единым словом. Меня вообще редко приветствовали, но в этот раз было по-другому. В их глазах была такая враждебность, какой прежде не было – по крайней мере, если и была, то не настолько. Словно они знали о том, что произошло, и по своей обычной глупости винили во всем меня.

Когда я шел к докладом к полковнику, небо снова горело, и впереди и позади меня слышался злобный ропот. Я счел необходимым держать руку на кобуре с пистолетом. Мелькнула мысль, не могла ли моя вылазка встревожить противника настолько, что он собрался атаковать. Но прежде чем думать об этом, я решил сначала доложить полковнику. В конце концов, какая разница, если они решили атаковать? Я знал свой долг, и этого было достаточно. Противника следовало уничтожить. Не стоило тратить время на размышления об этом.

Я считаю, если и был в людях вроде полковника какой-то недостаток, то излишняя склонность к размышлениям. Они позволяли себе слишком много думать. Невежество есть сила. Размышляя, человек начинает представлять себе возможности развития событий, и, думая о них, может вообразить и возможность поражения. А думая о поражении, человек может счесть его неизбежным и сдаться этой неизбежности. Воистину верно было написано: «зачем человеку думать, если у него есть вера в Бога-Императора?»

Может быть, в этом и заключается ответ? Может быть, поэтому и случилось… то, что случилось. Но я забегаю вперед.

Офицеры ждали меня в командирском бункере. Их было всего трое. В отсутствие капитана круг доверенных лиц еще более сузился. Среди них не было ни одного с синими глазами. Были они предателями-приспособленцами или просто обманутыми дураками, как эта скотина Гомес, о котором никто не будет плакать? Конечно, это было неважно. Преступление есть преступление, а они совершили худшее из преступлений. Они поставили под угрозу существование полка, и эта угроза сохраняется, пока кто-то не остановит их. Пока я не остановлю их.

- Ну, Валемар? - спросил полковник. Он выглядел так, словно уже давно не спал. Когда он говорил, то оглядывал подчиненных живым глазом. – Какие новости?

- Позиции противника в еще худшем состоянии, чем наши. Целые секции траншей поглощены грязевым супом. Кроме того, они находятся дальше, чем мы предполагали. Карты устарели, их нужно обновить.

- Где Дакко? – спросил один из офицеров. Как и полковник, он выглядел усталым. Но не испуганным или нервничавшим. Скорее… смирившимся. Это меня насторожило.

- Мертв.

Наступила тишина. Полковник закрыл живой глаз, его лицо дернулось. Невозможно было понять, хмурится он – или улыбается.

- Как? – спросил он спустя несколько секунд.

- Противник, - ответил я. Это не была ложь. Его действительно убил противник. Не тот, чьи позиции напротив наших, а другой, настоящий.

- Он лжет! – воскликнул один из офицеров. – Как он лгал насчет Гомеса.

- Тихо, Фельц.

- Нет! Дакко был прав. Вы защищаете его, а он грязный убийца. У нас есть доказательства. Мы видели, что он прячет в своем жилище…

Он запнулся, увидев выражение моего лица. Я был прав. Они взломали дверь. Копались в моих вещах.

Я посмотрел на него.

- Это признание?

Он шагнул назад, и его рука скользнула к кобуре. Я выхватил пистолет первым. Но прежде чем я успел выстрелить, полковник ударил меня. Его кулак врезался в мою челюсть, я ударился о стол и упал на пол, пистолет выпал из моей руки. Но не сила удара ошеломила меня, а предательство.

Полковник ударил меня. Он ударил меня, когда я только защищался. И все, что я мог – сидеть на полу и смотреть на него, когда он повернулся к другим.

- Спрячь оружие, Фельц. Или я…

- Он убил Дакко, мы все это знаем! – прорычал другой офицер.

- Мы не знаем. И пока нет явных доказательств, вы будете молчать, - полковник свирепо посмотрел на них, его аугметический глаз сверкал красным. – Моральный дух солдат и так низок, и я не позволю вам ухудшать его необоснованными обвинениями. Это понятно?

Они зароптали. На мгновение я подумал, что они набросятся на него. Они хотели. Я видел это по их глазам. Карие глаза, черные глаза, зеленые глаза. Синих глаз не было. Но капитан успел проделать свою разрушительную работу. Лестью и ложью он совратил их с пути праведности. Как пытался сделать это со мной.

Я знал, что должен убить их. Не прямо здесь, но позже. Казалось, они на какое-то время отступились. Они боялись – не меня, а полковника.