Дэвид Эннендэйл - Грешные и проклятые

Пока полковник душил меня, я все-таки сумел выхватить лазерный пистолет. Уткнув ствол под его толстые подбородки, я выстрелил, и лазерный луч сжег его мозг. Его руки конвульсивно сжались, и я едва не потерял сознание. Но потом его хватка ослабела, и он пошатнулся, издав звук, которого я прежде не слышал. Из его открытого рта и механизмов аугметики пошел дым. Красный глаз потускнел, и его сияние сжалось в одну точку, прежде чем совсем погаснуть.

Он упал, расколов стол своей тяжестью, и замер неподвижно. Больше не полковник. Приговор был приведен в исполнение. Держась руками за горло, я оттолкнулся от стены. Мое сердце колотилось, словно собираясь сломать ребра, и я чувствовал себя так, будто весь разваливаюсь. Я смотрел на него, пытаясь примирить себя с действительностью.

Это было необходимо. Я должен был это сделать. Ради блага полка. Но легче от этого не было. Я не чувствовал удовлетворения, как тогда, когда казнил других. Напротив, я чувствовал себя отвратительно. Теперь я знал. Знал, что боролся не просто с разложением и потерей дисциплины, а с чем-то куда более коварным. Возможно, люди, которых я убил, были не просто трусами, уклонявшимися от исполнения долга, а… больными. Даже капитан, хотя я его и ненавидел.

Я отбросил эти чувства. Все приговоры были вынесены справедливо. Никто не мог упрекнуть меня за мои действия. Мое единственное преступление состояло в том, что я до конца не замечал, насколько далеко все зашло.

Это был мой долг.

И я намеревался исполнить его.

От этой чумы было лишь одно лекарство. Ее следовало выжечь. Чтобы предотвратить ее распространение, требовалось уничтожить всех зараженных. Убивать их одного за другим было тщетной затеей. Неизвестно, насколько распространилась эта инфекция. Полк был заражен, и чтобы остановить чуму, требовались решительные меры.

Был только один известный мне способ сделать это. Но чтобы прибегнуть к нему, необходимо было пройти по траншеям в тыл. Я не стал прятать труп полковника. Только убийцы прячут доказательства своих деяний. Да и едва ли в бункере можно было спрятать тело так, чтобы его не нашли. Как невозможно было выйти из бункера без риска быть обнаруженным.

Я все еще сожалею, что оставил его там. Когда-то он был хорошим человеком. Он дал мне цель – полк, который я мог назвать своим. Это было самое доброе дело, которое кто-то когда-либо сделал для меня. А я отплатил за это, убив его. Я не раскаиваюсь в этом, потому что это было необходимо, и он уже не был тем человеком, которого я знал. Но даже я не настолько бессердечен, чтобы забыть то, что было раньше.

Когда я вышел из командирского бункера, то увидел, что траншеи охвачены хаосом. Грохот разрывов, жар, паника – все это обрушилось на людей в ограниченном пространстве траншей. Я слышал, как булькает поднимающаяся грязь, и понял, что земля стала особенно нестабильной. Но все это было только мне на руку. Чем дольше они не понимают, что происходит, тем лучше. Я знал, что не могу доверять никому. Скверна в полку проникла слишком глубоко. Даже не зараженные могут быть соучастниками. А если даже и нет, то разве они поймут? Способны ли они осознать священную необходимость, которая движет мной?

Я знал, что надеяться на это не стоит.

Пробираясь сквозь царившее вокруг смятение, я направился к укрепленному бункеру, расположенному за передовой линией траншей. В нем хранились боеприпасы и аккумуляторы для лазганов. Другие бункеры были лишь квадратными коробками из феррокрита, а этот был крепостью.

Перед входом на постах стояли часовые. Здесь всегда стояли часовые и ходили люди, несмотря на грохот орудий и пылающие небеса. Курьеры несли сообщения, сервиторы катили тележки с боеприпасами – непрерывный поток свидетелей. Но я в тот момент уже не думал об этом.

Как я и подозревал, часовые были заражены. Они встретили мой взгляд синими глазами, небрежно отсалютовав. Больше они даже не трудились притворяться.

- Я должен проверить бункер, - сказал я.

- По чьему приказу? – хрипло спросил один.

Я удивленно моргнул.

- Согласно своим полномочиям.

- Простите, комиссар, но полковник приказал…

Я застрелил его. Не успел его товарищ повернуться ко мне, как я выхватил штык и всадил ему в горло, под респиратор. Повернув штык, я вырвал его, из раны хлынул поток крови. Я знал код замка и открыл дверь в бункер, не обращая внимания на изумленные лица свидетелей.

Услышав крики и сирены в траншеях, я подумал, что вероятно, тело полковника нашли. У меня оставалось мало времени. Чтобы спасти полк, следовало уничтожить чуму.

Внутри бункер был разделен на множество отсеков, попасть в которые можно было из центрального зала. В этом зале хранилась большая часть боеприпасов. Также в нем были когитаторные модули, управлявшие предохранительным устройством, которое при необходимости позволяло подорвать бункер.

В случае если траншеи будут захвачены противником, части полка должны были отступить к этому последнему редуту и ожидать подкреплений. Если это было невозможно, бункер следовало уничтожить с помощью предохранительного устройства, встроенного в его фундамент. Если поражение было грехом, то еще большим грехом было позволить противнику захватить ценные боеприпасы.

Только три человека знали коды управления предохранительным устройством. Одним из них был полковник. Другим – я. И третьим – офицер по боепитанию.

Поэтому следующей я убил ее.

Вы можете усомниться, была ли в этом необходимость, но все было достаточно просто – то, что один из нас мог активировать, другой мог отменить. Она могла быть заражена, а я не мог рисковать, и застрелил ее. Но я сделал это с сожалением, и, можно сказать, милосердно. Она даже не увидела, как это произошло. Это было прискорбно, но необходимо. Мой долг требовал этого. Я думаю, что если бы она была осведомлена о всей тяжести ситуации, то согласилась бы с принятым мною решением.

Она была суровой женщиной, седоволосой, с удлиненным лицом. Своими владениями она управляла с эффективностью, достойной восхищения, и наши пути пересеклись лишь однажды, когда я расследовал случай воровства. Судя по всему, она была вполне довольна моим решением проблемы – казнью виновного. Вот почему я считаю, что она бы поняла меня. Думаю, как и полковник, она знала, что только я стою между полком и анархией.

Я увидел ее раньше, чем она заметила меня. Она спешила к входу в бункер, держа одну руку на кобуре с пистолетом, за ней следовали два сервитора. Это были уродливые существа – слишком мало плоти и слишком много механизмов. Смерть выглядит милосердной участью, если сравнить ее с превращением в сервитора. Я часто думал, осталось ли в их изуродованных черепах хоть что-то от тех, кем они были раньше. Или весь этот металл и кабели стерли из них все следы личности?