Мария Галина - Избранные произведения в одном томе

…руки уже не те, что раньше.

— Фестал лежал на тумбочке, — сказал Рюша.

Она взяла мочалку и принялась скрести по кафелю. Пятна не исчезали. А если их не свести, от них начнет расползаться черная плесень. Говорят, эта штука разъедает любую гладкую поверхность… все разрастается и разрастается…

— А теперь его там нет. — В голосе Рюши ей почудилось скрытое торжество.

— Ну, — сказала она, — погляди на столике.

— Но это и есть столик.

Вытерла руки кухонным полотенцем — тем, что в полосочку, потому что белое вафельное было для посуды, и прошла комнату. Солнечный свет шел за ней, прыгая по линолеуму, как желтый упругий мячик.

— Нашел! — Рюша стоял посреди комнаты, победно сжимая в руке плоскую упаковку. — Представляешь, она была в кармане пиджака! Почему она была в кармане пиджака?

— О господи, Рюша, ну, наверное, ты…

— Ты ее туда положила. Еще вчера. Теперь я вспомнил. Я сказал, что меня прихватило вчера на работе, и ты…

— Ну, значит, я.

— Ну почему же ты не вспомнила? — с упреком сказал Рюша.

…Действительно, подумала она, почему я ничего не помню.

— Я ведь жаловался уже. — Рюша драматически прижал руку к солнечному сплетению. — У меня уже два дня отрыжка. Панаев мне руку жмет — а я хоть сквозь землю… Сама знаешь, сколько от него зависит.

— Господи, Рюша, я же положила его тебе в карман. Принял бы.

— Вот и призналась. — В голосе Рюши послышалось торжество.

— В чем призналась?

Окно пора вымыть, подумала она. Снаружи все кажется каким-то липким.

— Там была дырка, в кармане. Он чуть не провалился за подкладку.

— Но не провалился же. Дай, я зашью.

— Ты что, издеваешься? Я уже полчаса как должен был выйти… пока искал этот проклятый фестал…

Вернулась в кухню, налила из-под крана тепловатой воды в стакан и вынесла в комнату.

— А ты прими сейчас.

— Это из-под крана? — подозрительно спросил Рюша, глядя на воду, в которой клубилась муть.

— Нет, что ты. Это кипяченая.

Рюша на ходу запил таблетку, поставил стакан на подзеркальную полочку в прихожей и теперь топтался там, оглядывая себя в зеркале. Повернувшись боком, он втянул живот и расправил плечи. Репетирует для Панаева, подумала она. Но похож был при этом почему-то на испуганную птицу — даже взгляд, искоса брошенный им на свое отражение, птичий — Ираидин взгляд, все, что он унаследовал. И почему это у него опять шнурки махрятся? Я же совсем недавно покупала!

— Так я пошел? — неуверенно сказал Рюша.

— Удачи, — вздохнула, тихонько покачала головой. — Шнурки завяжи.

— Надо же. — Рюша тоже вздохнул, осторожно нагнулся и старательно завязал шнурки бантиком.

Как ему, наверное, в школе доставалось, бедняге, подумала она. И попыталась вызвать привычное ощущение жалости, но жалости не было. Только раздражение.

— Так я пошел… — повторил Рюша.

— Да-да, — отозвалась рассеянно.

Дверь захлопнулась. Но она слышала, как заскрипели тросы лифта, как хлопнула дверь металлической клетки и вновь раздался стон, почти вой — натужный, протяжный. В зеркале отразилось ее лицо — расширенные темные глаза, размытые патиной почти нереальные черты. Это я? — Она поправила волосы, заставив женщину в зеркале сделать то же самое. За спиной клубился мрак.

Он был слишком великолепен, чтобы позволить лифту тяжело скрипеть, надрываясь в пролетах этажей. И не позвонил — она просто почувствовала Его присутствие, как чувствуют жар костра зимней ночью, и торопливо шагнув к двери, распахнула ее…

…у нее были красивые руки.

— Ох, нет-нет, — и чуть отступила, заводя руки назад, словно боясь, что они предадут ее; но от этого грудь бесстыдно выпятились, — ох, нет, это нехорошо!

— Что значит, нехорошо? — спросил Он. Пространство вокруг Него плавилось от жара, внутри которого все было хорошо. — Ушел?

Он переступил через порог; в темном проеме она отчетливо видела Его лицо, словно излучавшее неуловимый свет.

— Ушел, — тихо ответила она и сделала шаг назад.

Она встретила Его, когда возвращалась из магазина — из сумки торчали пучки вялой зелени — перья лука жалобно болтались, точно зачахшие стрелы Амура. Сапог надорвался по шву. Тогда-то Он и подошел к ней.

Так вообще не бывает.

Но Он подошел.

…Он провел ладонью по ее шее, по спине, и она выгнулась навстречу этой ладони, как кошка выгибается навстречу теплу.

Пуговки на халате расстегнулись сами собой — и когда успели?

— Когда ты наконец решишься? — спросил Он.

Поежилась. Страшила не неизвестность, скорее полная определенность — слезы и истерика Рюши, сладкий запах разлитых впопыхах сердечных капель, металлический голос Ираиды в мембране телефона. Покачала головой, отгоняя видение.

— А хорошо бы, он нас застал, твой Рюша, — сказал Он. — Все бы и решилось.

Тихонько хихикнул.

— Рюша, надо же!

Почему-то почувствовала себя уязвленной и все же ощутила, как ее охватывает странное возбуждение.

Рюша упадет на колени и заплачет. Нет, сразу заплакать ему будет стыдно, сначала шея его покраснеет, он нахмурится и стиснет кулачки. А потом упадет на колени и заплачет. Все-таки ему будет стыдно, что он плачет, и он закроет лицо руками. Галстук у него съедет набок, надо же! И поползет ней — на коленях, на коленях. А она будет смеяться и отталкивать его голой ногой.

Господи, подумала, что это я?

Он сдернул с нее халат — одним движением, и она, ощутив, как трещит шелк комбинации под его пальцами, как змейкой скользит по плечу оторванная бретелька, чуть отступила назад.

— Я сама, — торопливо сказала, — сама…

И даже тогда не поняла, к чему это относилось.

Они разминулись всего на минутку — на площадке два лифта.

Машинально провела руками по халату, сверху донизу, проверяя, застегнуты ли все пуговицы.

— Что на работе?

— А что может быть? — тоскливо отозвался Рюша. — Урезают… все урезают. Кому мы сейчас нужны? Никому.

— Надо же, — рассеянно заметила она и аккуратно нацедила в тарелку половник супа.

— Это все от головы зависит, — пояснил Рюша, — толковый начальник себя не обидит, но и для своих старается — зубами рвет… а как сейчас иначе? А наш… Дядя у него — а что дядя? Если бы не Панаев…

Она повернулась к плите, даже не привстав с табуретки.

— Еще добавку?

— Ты слушаешь?

— Да.

— Ты такая красивая, — робко сказал Рюша.

— Ты ешь, ешь. Так что Панаев?

Она испытывала сейчас острое чувство превосходства человека, хранящего тайну, и даже бедный Рюша показался ей чуть более симпатичным, чем всегда.

— Он что сказал? А ты ему что сказал?

— Так я же и говорю… Господи, о чем ты думаешь?

— Действительно, о чем? — прошептала она.

…Она сидела за столиком, под полосатым тентом, за белыми перилами мерно дышало море, а в бокале золотилось опаловое вино — бутылка стояла тут же, в запотевшем серебряном ведерке. Видела такое только в кино, но тут не удивилась — все было как надо.