Александра Калинина - Настоящая фантастика – 2019

Так вот, прожив в доме уже достаточное время, Трифон стал замечать, что постепенно хиреет и слабеет. Люди – существа в большой степени эгоистичные, занятые только собой, что им за дело до какого-то паршивого домового. Он бы, наверное, развоплотился окончательно, если бы не Верочка. Однажды, когда ей было около пяти лет, она вдруг выронила куклу на пол и во все глаза уставилась на Трифона, прикорнувшего в уголке. Он готов был поклясться, что она его ВИДЕЛА! И точно.

– Мама, мама, иди сюда! Смотри, какой медвежонок! – засмеявшись, крикнула она и захлопала в ладоши.

У неё обнаружился редкий дар не только замечать, но и верить в существование иного, соседнего мира, обычно скрытого от людских глаз. Ещё пару раз она ловила Трифона боковым зрением, но в основном могла только чувствовать, угадывать его присутствие. На Рождество и в другие праздники она стала оставлять для него конфеты (Трифон, естественно, не мог их есть, но всё равно уносил с собой, потому что они были буквально пропитаны бескорыстной любовью её искреннего сердца, а это ли не дороже всего?), когда училась читать – специально вслух декламировала ему незатейливые детские стишки, иногда жаловалась на подружек или на воспитательницу. Потом она придумала ему имя Трифон и с тех пор называла только так.

И он платил ей взаимностью. Зимой рисовал изморозью на окнах самые прекрасные картины, на которые был способен. Летом устраивал ей целые представления из пляшущих в солнечном луче пылинок, заставляя их изображать то верблюдов, то слонов, то жирафов. Когда она куксилась, он тихонько настукивал на детском ксилофоне танец феи Драже (Верочкина мама часто играла её на рояле, и Трифон запомнил).

Когда ей было десять лет, чуть не случилась непоправимая беда. В Питере тогда свирепствовала какая-то особенно жестокая инфлюэнца, и Верочка заболела. Осложнение на лёгких – так констатировал седобородый доктор и призвал Верочкиных родителей быть готовыми ко всему. Она лежала в постели, маленькая, худенькая, иногда принималась бредить, иногда просто молчала, глядя в потолок. Когда погружалась в беспокойный сон, то выражение горькой обиды не покидало её лица, и это зрелище буквально разрывало на части сердце домового. Вне всякого сомнения, она умирала. Однажды среди ночи она проснулась. Сиделка дремала в кресле, а Трифон, сгорбившийся, осунувшийся от горя, сидел в изножье кровати. Он почувствовал на себе взгляд девочки и посмотрел в ответ.

– Не бросай меня, – растрескавшимися губами еле слышно попросила она.

Трифон молча кивнул.

Он обегал весь город в поисках помощи или хотя бы дельного совета. Все изумлённо лупали глазами и говорили: «Ты что это, браток? Совсем уже, а? Какое тебе дело до людей?» Трифон, не тратя времени на дураков, бежал дальше. И только один домовой с Восьмой линии сообщил ценное: в Стрельне, мол, живёт старая кикимора, мастерица по целебным настоям и травам. Попробуй у неё спросить.

К вечеру Трифон, измотанный донельзя, уже тащился домой из Стрельни, сжимая в мохнатой лапке свёрнутый лист лопуха с тремя драгоценными каплями настоя. Никому не доверяя, он сам влил их девочке в полураскрытые губы. На следующее утро Верочка открыла глаза и впервые за всю болезнь слабо улыбнулась.

Да, всякое случалось в их жизни.

Когда Верочке стукнуло шестнадцать, повадился ходить в дом один молодой, лощёный. Трифон до крайности возненавидел этого субчика. А тот туманно разглагольствовал перед млеющей Верочкой об ответственности образованного класса в отношении серой народной массы, об эмансипации, о том, что современная женщина должна сбросить с себя оковы старой домостроевской морали. И ведь всё врал, подлец! На его постной роже без бинокля можно было прочитать, что именно ему от Верочки нужно. Забравшись на крышку шкапа, Трифон смотрел на прилизанные волосы субчика с отвращением. В конце концов он не выдержал.

Когда однажды вечером они сели пить чай, Трифон подкрался к выключателю и потушил свет. Субчик сначала сидел неподвижно, таращась в темноту перед собой, затем, решив воспользоваться выгодной диспозицией, осторожно потянулся к Верочке. Но Трифон был уже возле стола. Прекрасный торт с дольками лимона перекочевал с блюда аккурат на физиономию субчика.

Мстительно потирая лапки, Трифон поспешил снова включить свет.

Ах, какое изумительное было зрелище: Верочка с полуоткрытым ртом и с ужасом в глазах, а напротив неё – запачканное, неопрятное чучело с жёлто-белой мордой. И волосы дыбом.

Протерев глаза от крема, субчик произнёс подрагивающим голосом:

– Вера Дмитриевна, с вашей стороны это… Я всё могу понять, но зачем же… Простите, я вас оставлю, мне нужно почиститься. Я скоро вернусь.

Видно, чиститься пришлось дольше, чем предполагалось, потому что в доме он более не появлялся.

Потом протекли ещё несколько лет, Верочка познакомилась со своим будущим мужем, но против этого выбора Трифон не возражал. Хороший человек.

И вот теперь его нет дома, за окном стреляют, Верочке мерещатся всякие ужасы и тревожно, тревожно…

Вдруг что-то ударилось снаружи в стекло. Верочка вскрикнула и отшатнулась, но это оказалась всего-навсего летучая мышь. Уцепившись коготками за откос, она коротко пискнула и снова канула в темноту. Мышь принесла послание, которое Трифон без труда разобрал: явиться сию же минуту в подвал Салтыковского дома, что на Миллионной улице, на экстренное совещание всей городской нечисти.

Он вздохнул, слез с подоконника и пошёл к двери.

– Какая дурная примета, – произнесла у него за спиной Верочка и всхлипнула, – этого только не хватало…

Трифон поспел к самому открытию совещания. Обширный подвал был битком набит представителями всех родов питерской нечисти. Дворцовые, домовые, подвальные и чердачные духи, как существа городские, интеллигентные, группировались отдельно, поглядывали на окружающих с оскорбительным высокомерием, презрительно щурились на развешанные вдоль стен гнилушки. С Нарвской заставы, Выборгской и Петроградской сторон – рабочих окраин города – прибыли несколько цеховых, барачных и пакгаузных. Их отличало какое-то лихорадочное возбуждение, на каждом красовался алый бант, либо привязанный к хвосту, либо вплетённый в головную шерсть. Окраинные и центровые – это были две основные противоборствующие партии. Меж ними пёстрой чересполосицей пребывали разнообразные оборотни, упыри, мертвяки кладбищенские и привидения бродячие, существа без определённых политических предпочтений. Из канализационной трубы по пояс высовывалась голая женщина с зелёными патлатыми волосами – делегатка от невских русалок. Собравшиеся косились на неё со смущением.