Захар Петров - Муос. Падение [litres]

– Танюша? Встречи со мной? По личному вопросу? Ничего не понимаю…

– Верка! – Танюша бросилась обниматься, абсолютно не комплексуя перед следовательской униформой и по наивности не переживая за возможную дискредитацию своей подруги.

Вера, взяв свою маленькую однокурсницу за плечи, бережно отстранила ее от себя. Сделала бы это грубее, если бы не круглый животик Танюши, который уже было тяжело скрыть. Танюша за пару лет все-таки повзрослела, детскости в чертах лица чуть поубавилось, отчего она стала еще милее. Конечно же, Вере хотелось пообщаться с Танюшей – нормальные девчачьи потребности поговорить и послушать новости не умерли в ней, они просто были скрыты под железобетонным слоем чуждых нормальному человеку установок, которых она была вынуждена придерживаться:

– Татьяна, ты хотела срочно поговорить со мной. Извини, у меня немного времени.

С почти нескрываемой обидой Танюша заспешила отвечать с деланной холодностью:

– Конечно-конечно… Ты же – следователь… Ладно, слушай внимательно. Я сейчас работаю в Инспекторате и курирую Университет. Еще месяц назад ко мне обратился Вячеслав Максимович и сказал, что его могут арестовать. Он говорил, что его ложно обвиняют в измене Республике. Он опасался ареста, и если такое все-таки случится, просил сообщить об этом тебе. Он был уверен, что ты-то точно разберешься в его невиновности. А дней десять назад из Университета сообщили, что приходил следователь и осудил Вячеслава к бессрочной каторге на Поверхности. Я приходила к Штабу, но мне отвечали, что тебя все нет. Отец ребенка, – Танюша погладила себя по животу, – инспектор по принудительным работам. По моей просьбе он узнал, что Вячеслава направили на каторгу «Динамо». Но ты сама понимаешь, что будет с моим мужем, если кто-то узнает про утечку служебной информации. Короче, поступай, как найдешь нужным, только знай, что он тебя очень любил и сейчас любит. Все, будь здорова, следователь…

Танюша развернулась и пошла, немного покачиваясь в стороны. Вера прислонилась к стене – у нее начинался новый приступ.

– Кто? – недружелюбно спросили из-за двери, отреагировав на сильный стук.

– Следователь.

За дверью засуетились, приоткрыли смотровой лючок, а потом спешно открыли дверь. Запахи испражнений, мочи, пота, разложения ударили Вере в нос. Лучина освещала тесный коридорчик, на полу которого стояли два драных кресла, давным-давно вырванных из автомобилей.

– Захадытэ, слэдаватэл, захадытэ…

У коренастого мутанта, работавшего здесь старшим надсмотрщиком, была сильно выдвинута вперед нижняя челюсть, отчего он при разговоре ужасно шамкал. Республика признала оправданной принятую в дореволюционном Центре практику использования в качестве надсмотрщиков на каторгах именно мутантов. Это были добросовестные и безжалостные к каторжанам надзиратели, за паек и пару муоней готовые заставить каторжан трудиться круглые сутки.

– Пысар, суда…

Какая-то женщина в лохмотьях вползла в коридорчик на четвереньках, удерживая зубами грязный засаленный журнал. Могло показаться, что женщина не в себе, или такой способ издевательства придуман местными надсмотрщиками. Когда Вера пригляделась, то поняла, почему каторжанка вынуждена передвигаться именно так. Пропитанные кровью грязные лоскуты ткани, которыми были обмотаны ее ступни, свидетельствовали о том, что ноги у нее или отморожены, или гниют по иным причинам. То, с какой ловкостью она передвигалась, подсказывало, что не ходит она уже очень давно. Женщина подползла почти к самым ногам Веры, положила журнал на пол, открыла его на нужной странице и, взяв в руку карандаш, продолжая стоять на четвереньках, измученным голосом попросила:

– Извините, мне надо записать ваши данные в журнал посещений.

– Шестой следователь, абсолютный номер тридцать семь.

Записав данные, женщина снова взяла в зубы журнал и куда-то уползла. Она здесь была кем-то вроде писаря, бухгалтера и делопроизводителя, компенсируя абсолютную безграмотность надсмотрщиков.

Вера сообщила старшему надсмотрщику, кого именно ей необходимо предоставить для допроса, и потребовала выделить отдельное помещение. Надсмотрщик озадаченно отвесил свою непомерно выдвинутую челюсть и беспомощно осмотрел коридор, в котором они стояли. Поняв, что следователя это помещение не устраивает, заметно волнуясь, он стал думать, где именно ему усадить следователя на их тесной и грязной каторге, расположенной в подвале старой многоэтажки. Потом, клацнув челюстью, радостно сообщил о найденном решении:

– Ыдытэ моа комната.

Вера последовала за решительно ступившим вперед надсмотрщиком. Для древних этот подвал был местом хранения велосипедов, закаток и почти ненужных старых вещей. Теперь же маленькие подвальчики стали отдельными камерами каторжан. Лишь в добротных дверях, усиленных их прежними владельцами против подвальных воров и запираемых теперь снаружи на крепкие засовы, были проделаны зарешеченные оконца для вентиляции и постоянного наблюдения за узниками. Да полки, на которых раньше расставлялись пустые и наполненные домашними консервами банки, были давно переделаны для нар. По освещенным промасленными лучинами коридорам прохаживались охранники, заглядывая через оконца в мрачные, освещенные только светом из коридоров, камеры, в каждой из которых теснилось по десятку узников – мужчин и женщин. По коридорам также ходили и ползали выпущенные из камер каторжане, вынося параши, раздавая скудный паек и делая разную мелкую работу по заданию надсмотрщиков. В руках у надсмотрщиков были дубины или длинные палки, которыми они прямо через решетки «наводили порядок» в камерах.

Вот и теперь двое надсмотрщиков с безобразными лицами ухохатывались около одной из камер, пытаясь ударить содержавшихся там узников просунутой через прутья решетчатого окна палкой. Судя по крикам, в камере дрались два узника-мужчины, не поделив между собой сокамерницу. Даже здесь, в двух шагах от смерти, в условиях невыносимой скученности, люди пытались завести подобие семейных отношений. А для надсмотрщиков было особым удовольствием устраивать реалити-шоу, перебрасывая заключенных из камеры в камеру, сводя и разбивая пары, забрасывая одну женщину к десятку мужчин или наоборот…

Карцер был устроен в торце коридора – несколько вмонтированных в потолок блоков с цепями. На одном из таких блоков болтался узник, подвешенный за руки к самому потолку, а чтобы он не касался ногами пола, здесь специально была вырыта яма.

Несколько особо мрачных камер рядом с карцером выделены для неработающих узников. В такие камеры запихивали инвалидов, ставших такими за время каторги или же отправленных сюда по закону Республики «Об эвтаназии и неработающих инвалидах». Эти камеры открывались только для заноса новых инвалидов или выноса параши и трупов. В камеру два раза в день кидали пищевые отбросы, причем никто не заботился, как инвалиды поделят их между собой, и обезумевшие от голода и невыносимых условий калеки постоянно дрались за эти жалкие крохи. Неудивительно, что ползающая на карачках женщина готова была идти на любые унижения, лишь бы доказать свою работоспособность и не попасть в ту камеру. Потому что единственным выходом из камеры неработающих узников была смерть в мучениях либо прошение об эвтаназии. И последнее очень поощрялось системой: стоило только написать письменное заявление или заактировать устное обращение об эвтаназии – неработающий узник получал последний двойной паек, стакан браги и выбирал для себя один из предложенных способов умерщвления. Причем отказаться от поданного заявления он уже не мог – его прошение приводилось в исполнение в безусловном порядке.