Захар Петров - Муос. Падение [litres]

Вере и раньше приходилось посещать каторги и допрашивать узников. Тогда к происходящему здесь она относилась нейтрально. С формальной точки зрения, здесь не нарушался Уголовный закон Республики, вернее, те несколько кратких параграфов, которые регламентировали отбытие наказания. Поскольку у каторжан было только одно право – право на жизнь, убийство узника надсмотрщиком тоже считалось преступлением. Во всем остальном они были бесправны. А обсуждать Закон претило следователям – безукоризненным смотрителям Закона. Теперь же, когда она знала, что в одной из камер среди сонма безликих узников находится один реальный человек, который когда-то много для нее значил, вид каторги производил на нее удручающее впечатление.

– Захадытэ, слэдоватэл, суда вот захадытэ.

Старший надсмотрщик открыл свою комнату, которая по размерам равнялась камере узников. Мебелью здесь служили задние и передние сиденья автомобилей, поставленные на дощатые опоры. Полки под самым потолком были уставлены емкостями, источавшими зловонный запах брожения. В несколько стеклянных банок, стоявших прямо на полу, был разлит готовый продукт брожения – желтоватая брага. Зато все стены этого жилища были обклеены посеревшими и скукожившимися от влажности вырезками из древних порнографических журналов. На одном из сидений расположилась женщина неопределенного возраста – узница, согласившаяся быть временной женой надсмотрщика. Ее трудно осуждать, учитывая те условия, в которые она все равно рано или поздно попадет, когда чем-нибудь провинится перед своим господином или же просто ему надоест. И ее трудно осудить за то, что она сейчас попивала брагу из банки, – достаточно было взглянуть на внешность и повадки ее сожителя, явно держащего ее здесь не для интеллектуальных разговоров. Посмотрев в стеклянные глаза пьяной женщины, выходившей из комнаты по требованию старшего надсмотрщика, Вера испытала к ней жалость. И это было совершенно необычным и неправильным чувством для следователя, который должен руководствоваться только двумя категориями: «законно» или «незаконно». Но пока Вере было некогда об этом думать, тем более что сам приход ее сюда был явлением незаконным, пусть она и пыталась представить его для себя как «проверку информации» о возможных незаконных действиях другого следователя.

– Вот он, слэдоватэл!

Надсмотрщик с силой втолкнул Вячеслава, отчего тот с трудом удержался на ногах и чуть не ударился о стеллаж с самогонными емкостями. Надсмотрщик считал, что тем самым он зарабатывает баллы во мнении следователя, не догадываясь, что это вызовет прямо противоположную реакцию – Вере лишь усилием воли удалось подавить желание двинуть в его выдающуюся челюсть.

Пока надсмотрщик выходил, угодливо пятясь задом и закрывая за собой дверь, Вера молча рассматривала Вячеслава. И вопреки здравому смыслу, всем прагматичным установкам, которыми зомбировала Веру ее жизнь, вопреки обстановке, в которой они сейчас находились, снова эта необъяснимая аура спокойствия, тепла и уюта наполнила жалкую комнатушку, грязную, заставленную брагой и увешанную порнографическими картинками. И центром этой ауры, как когда-то давно в Университете, был только что загнанный сюда узник каторжного поселения «Динамо».

За время, проведенное на каторге, Вячеслав похудел. На месте прежней аккуратной бородки росла густая борода, делавшая его чуть постарше. Униформа, которая выдавалась ученым и преподавателям, поизносилась. Но больше не изменилось ничего – те же спокойные, добрые глаза, отсутствие и следа озлобленности или отчаяния. Он внимательно смотрел на Веру, как будто силясь что-то вспомнить.

– Здравствуй… те, Вячеслав, – сказала Вера, стараясь говорить холодно, не добавляя в голос никаких личных эмоций. Она даже решила называть преподавателя на «вы», чтоб не дать ему соблазна нарушить дистанцию, которая разделяет каторжанина и следователя. – Я – Вера Пруднич, вы должны меня помнить по Университету. По заданию Республики я не так давно была вынуждена поменять свою внешность, поэтому вы, может быть, меня не узнаете.

– Вера! Вера, это ты? Ну конечно же, ты… вы… Извините, следователь, я вас не узнал, – спохватился Вячеслав.

Он собирался было шагнуть навстречу, но, не рассмотрев и следа теплоты, тщательно упрятываемой его собеседницей, вовремя остановился. Конечно, та, о ком он думал каждый день, повзрослела, стала следователем и даже изменила внешность. И он совсем не вправе рассчитывать, что тот мимолетный интерес к нему молоденькой студентки сохранился до сих пор. И все равно он рад ее видеть, какой бы она сейчас ни была, по какому бы поводу она сюда ни пришла и как бы с ним ни разговаривала. И заметно взволнованный Вячеслав и не думал скрывать своей радости – в отличие от Веры ему это было ни к чему.

– Вы, Вячеслав, искали меня? – прервав затянувшуюся паузу, спросила Вера.

– Искал вас? Нет, я думал о вас, спрашивал про вас у Джессики, надеялся, что когда-нибудь вас снова увижу. Но искать воина и следователя мне, эдакому книжному червю, – это уж слишком.

Очевидно, он не понял, о чем Вера его спрашивала, и та уточнила:

– Я имею в виду то, о чем мне сообщила Татьяна.

– Какая Татьяна? – снова не понял Вячеслав.

– Татьяна Кривец.

– Кривец Татьяна, инспектор по делам Университета? А что она могла сообщить?

– Она мне сообщила, что месяц назад к вам приходил следователь, допрашивал по подозрению в государственной измене. Татьяна еще говорила, что вы просили в случае ареста сообщить об этом мне.

Недоумение на лице Вячеслава внезапно сменилось прозрением:

– А, я понял! Вот добрая девочка эта Танюша! Недаром ее даже среди преподавателей называют не инспектором, не по имени-отчеству, даже не Татьяной, а именно «Танюшей». Конечно же, она узнала о моем аресте, приняла близко к сердцу и сама решила вас разыскать. Очевидно, это золотое дитя выдумало историю о том, что я просил о помощи, чтобы вы не отказались меня найти и спасти. Наивный ребенок… Наивный и добрый… Нет, Вера… извините, следователь. Я никогда и ни за что не позвал бы вас на помощь. Я очень рад вас видеть, и мне плевать на то, что вы изменились внешне, пусть даже эта встреча – всего лишь следствие проделок нашей общей милой знакомой. Но я бы никогда не поставил под угрозу того, кто мне дорог; я прекрасно знаю, что для следователя значит возобновление личных связей. Да и я, знаете, реалист: как вы можете меня вытащить отсюда? Приговор-то состоялся…

– За что вас осудил следователь?

– Параграф двести сорок шесть, пункт двенадцать.

– Измена Республике путем распространения панических измышлений? Кто был следователем?