Захар Петров - Муос. Падение [litres]

Булыга завалился на пол, попытался встать на одну ногу, одновременно выхватывая меч, но Вера отрубила ему секачом кисть вместе с мечом. Булыга отрешенно смотрел на свою культю, из которой быстро вытекала кровь.

– Да успокойся ты! – равнодушно сказала ему Вера. – Все, Булыга, для тебя все закончилось – надо это принять. Но у меня есть последнее предложение. У тебя же есть жены и дети, которым поступает твое жалованье от Республики. Они все равно тебя уже давно не видели и наверняка смирились с этим, считая, что глава их семейства – отважный воин, исполняющий свой долг перед народом Республики. Семья Солопа, например, однозначно узнает, чем занимался их кормилец, как и то, что он был уничтожен следователем-женщиной по приговору за тягчайшие преступления, совершенные в отношении беззащитных женщин и детей. О тебе же я могу просто не вспомнить в своем рапорте, а здесь найдут и потом похоронят безымянный труп. И твоя семья будет по-прежнему тобой гордиться и получать пенсионные… Как тебе предложение?

– Что ты хочешь от меня?

– Совсем немного. Ты скоро умрешь от кровопотери. А пока присядь поудобнее и ответь мне на пару вопросов о том, чем ты занимался последнее время, – я имею в виду Черную Пятерку. Ну что, задавать вопросы?

– Мне уже самому это все обрыдло – может, и к лучшему, что ты это остановила. А тех, кто меня в это все втянул, мне не жалко. Валяй свои вопросы…

Когда-то в келье для подготовки следователей, заучивая Конституцию и Закон, находясь под впечатлением от выверенной справедливости этих нормативов Республики, Вера заверила себя, что ни при каких обстоятельствах не позволит себе их нарушить. Затем в следственном отсеке Штаба во время посвящения в следователи, услышав от девяти своих коллег заверение в уничтожении ее в случае нарушения Закона, она не сомневалась, что к ней это относиться не может. Так почему же сейчас, проводя несанкционированное расследование в интересах человека, который для нее, несомненно, является преступным «поддержанием личной связи», она не чувствует за собой никакой вины? Как она, безоговорочно уверенная в недопустимости нарушения Закона, так хладнокровно его нарушает? Почему она без особого сожаления ставит под угрозу свое пребывание в следователях, что еще месяц или два назад казалось ей немыслимым?

Сразу после каторги Вера направилась в Восточный сектор, в поселение Верхняя Степянка, надеясь, что этот поход рассеет очень неприятные для нее подозрения, закравшиеся после недавних событий и особенно после посещения каторги. Однако результаты ее самовольного расследования Веру пугали все больше, и теперь ее путь лежал в Центр, в Улей. По пути она решила зайти еще в одно место, где никогда не бывала. Какой-то объективной надобности посещать разрытый коллектор Немиги, где когда-то находился Монастырь, у нее не было. Он давно уже пустовал – всех монахов и постояльцев оттуда выселили и пытались создать здесь обычное светское поселение с названием Новая Немига. Но давно утратившие набожность люди все же испытывали какой-то суеверный страх перед этим местом и категорически отказывались здесь жить. Несчастных случаев, провалов в общественных работах и неудач в личной жизни у новонемиговцев было отнюдь не больше, чем в других поселениях. Но только здесь неурожай, подвернутую ногу, болезнь ребенка, бесплодие жены, пьянство и измену мужа относили непременно на счет злобных монахов, духи которых бродят по бывшему Монастырю и вредят тем, кто посмел нарушить покой их бывшего обиталища. Сам вид старого разрытого коллектора, журчание ручья, в который превратилась река Немига после заключения ее в коллектор, особые сквозняки и игра теней в изначально не приспособленном для пребывания людей месте играли злые шутки над воображением обитателей, видевших кругом призраки монахов. Из поселения бежали по одному или целыми семьями. Это жестко пресекалось до тех пор, пока не сошел с ума администратор Новой Немиги, кинувшийся с ножом на прибывшего с проверкой инспектора, признав в нем восставшего из мертвых монаха. После этого поселение признали бесперспективным и всех, кто еще не убежал из Новой Немиги, оттуда выселили.

Все это она знала со слов одного из бывших новонемиговцев, которого допрашивала по какому-то делу, будучи еще Девятым следователем. А из недолгой исповеди Булыги она узнала, что дискредитация Монастыря в свое время было делом рук Черной Пятерки – именно она, переодевшись в монашеские рясы, напала на выходивших на полевые работы обитателей соседнего поселения. И именно это нападение стало поводом для репрессий против религиозного поселения.

Поселение пустовало, и причины его запустения были известны. Так почему она шла сюда? Потому, что пустующий Монастырь был почти по дороге, и она просто хотела «для общего развития» пополнить свой багаж знаний о географии Муоса? Или потому, что тут когда-то обучался ее отец, прежде чем стать капелланом поселения Мегабанк? А быть может, потому, что именно в этом поселении слабый телом и духом Радист, исстрадавшийся от потери своей любимой, был перекован в Присланного, поведшего за собой народы Муоса на Последний Бой? Или она снова искала ответы на свои вопросы?

– Оглашеннии изидите! Оглашеннии изидите!..

Тихо продвигаясь по коллектору и вслушиваясь в темноту со стороны Монастыря, она слышала эти странные слова и не верила своим ушам. Может, и правы бежавшие из Новой Немиги поселенцы насчет монахов-призраков, иначе кто и для кого может справлять православный культ в умершем поселении? Даже если это все-таки был призрак, Вера не была намерена его перебивать, потому что религиозное пение подняло забытые воспоминания, возвращая ее в далекое детство, в ее родной Мегабанк на воскресную службу, которую проводил Владимир Пруднич – капеллан поселения. Она как сейчас помнила отца, совершающего литургию, неумело затягивая старославянские строфы, которые он вычитывал из молитвенника, переписанного им же от руки во время его краткосрочной учебы в Монастыре. Участие в церковной службе в Мегабанке не было обязательным, и поэтому прихожан у Вериного отца едва набиралось человек десять. Да и то в их число входили сами Прудничи, потому что они не могли не прийти, Лизка, потому что она всегда хотела быть рядом с Костиком, тетя Нина с детьми, не упускавшая шанса показать свою преданность администратору, да еще пара человек, делавших это скорее по привычке, чем по глубокой вере. Да и Вере не очень-то нравилось это скучное тогда для нее полуторачасовое стояние, и поэтому она развлекала себя тем, что деловито поджигала постоянно гаснущие лучины, используемые вместо свечей. Да еще она с нетерпением поглядывала на крохотные просфоры, выпеченные из муки, купленной за большие деньги на рынке Центра. Мать после службы раздавала просфоры и тем, кто участвовал в литургии, и тем, кто ее пропустил. В службе можно было не участвовать, но мешать Прудничу, шуметь и даже разговаривать в это время никто не смел, поэтому хрипловатый голос капеллана да тихое неумелое подпевание его паствы были единственными звуками в поселении на эти полтора часа. И это было настолько строгим правилом, что даже сейчас, через года, Вера не посмела перебивать неведомого священника с таким же хриплым голосом, какой был у ее отца, но с куда более стройным чтением молитв и красивым пением. Тем более, участвующие в этой литургии прихожане держались настолько тихо, что даже чуткий слух Веры не мог уловить, сколько их там вообще есть.