Александр Юм - Невеста для ЗОРГа

На удивление, он только спросил новостей:

— Ну, что у вас в гарнизоне? Что слышно — блокаду прорвем?

Для него я оставался патрулем военной комендатуры, который держал на мушке грузовики с пойманными бандитами в декабре сорок первого.

Нежно-голубой домик стоял, как на поляне, за уцелевшими каким-то чудом после жуткой зимы березами. Хозяев не было видно. Лишь некоторое движение да глухой шум позволяли надеяться, что удастся хоть что-нибудь узнать здесь. Надежда крепла, впитывая тревогу. Миновав размытую дорожку из колотого кирпича, я очутился под самым окном и сразу же упал на траву.

Упал, как будто увидел немецкую ракету ночью, — в домике кто-то был. Вломиться внутрь и уложить всех лицом на землю или не спешить? На соседней улице затарахтел двигатель, упиваясь мощью и силой поршней. Вот оно — знак свыше. Полыхнула кумачем РУНа и, вышибая плечом дверь, я влетел в узкие сенцы. Сначала попалась пустая комната без окон, а в большой зале с ольфреем я увидел Астру.

Откинув голову, Принцесса улыбалась субъекту в ОСКОЛовской «защитке».

— Не жарко тебе, Ероха? — я громко хлопнул дверью, и они оба повернулись в мою сторону. Астра в ужасе смотрела на меня, а мужчина неторопливо повернулся и, разглядев его в полутемноте от кубиков петлиц до пятен на бриджах, оставшихся после раскопок в Летнем Саду, я понял, что смотрю в глаза своему четвертому страху.

У моего первого страха было прозвище Сыч; то страшное и таинственное, что произошло в психиатрической больнице, было как-то связано с ним. Сейчас — совсем близко. Второй, безымянный, носил грязную чалму и размахивал саблей. Его застрелил красный курсант Дамир Хамзаев, а я на многие лета обеспечил себя ночными кошмарами, где пули из моего револьвера не в басмача летят, а будто вываливаются замазкой и падают под ноги. Между ними были мелкие незначительные страхи. Они исчезали с возрастом или требовали к себе достаточно силы воли и упорства к преодолению, а некоторые так и остались навсегда.

Третий страх несли на крыльях фашистские бомберы, и был он снаряжен, покрашен и рассортирован по килограммам: 50…100 и так до тонны. Эти тонны страха, еще не долетев до земли, уже низвергли царя в голове. На удивление хрупкой оказалась башня мозга, рухнув от первых же комьев грунта, принятых за осколки, и вертящихся в воздухе горящих колес головной машины.

Сознание будто клином вышиб дурак, забравшийся в мое тело, а я сидел у подножья лестницы, приставленной к дереву жизни, наблюдая, как дурак мечется и вопит, ломая ветви. А потом страх дохнул бензином и гавкнул под моторное квохтание: «рус, б… здафайс!». У этого страха был рыжий волос, голос топил волю презрением, а его автомат валил к земле не хуже бурого медведя.

Это был страх позорный, страх командира, бегущего с поля боя впереди бойцов, и когда присев, извините, в кустах вечером, я услышал разговор красноармейцев, то лучше бы мне провалиться под землю. Ефрейтор Мечников, тот, что свалил из карабина рыжего немца, рассказывал дивизионному стереоскописту: «А политручок наш, того…»

Видимо, сильно было тогда желание упасть в Тартар, и через год оно и исполнилось. Правда, ворота адские еще не распахнулись, но привратник уже присутствовал.

Возле принцессы я увидел себя. Только вот одежка была запахнута на левую сторону, а звезда на фуражке была перевернута рогами к небу. Все кругом смолкло, и даже сердце ни разу не стукнуло. Лишь раз громымыхнуло что-то на небе, да почудился рассыпанный звон наступившей тишины. Силой воли я поднял глаза. Знакомая, но бесконечно чужая фигура была от меня на расстоянии вытянутой руки. Я будто закаменел, когда двойник, прищурясь смотрел на меня — глазами пустоты. Сила ушла водой в песок, и осталось только дождаться, когда он выпьет всю душу, чтобы покрытая трещинами оболочка бывшего меня рассыпалась в прах.

Жизнь будто кончилась: онемение нарастало по мере того, как перекачивалась моя сущность в двойника. Я уходил в покой, смотря, как свет сужается в одну точку. Но даже падение вниз: легкое, как перо на ветре, уже не пугало — там ждала вечная тишина.

Двойник сделал шаг вперед, и показалась в лице его … усмешка. Или скорее тень ее, неумелая эмоция, которую он осваивал, похитив у меня. Затем встрепенулась Снегурочка и потек длинный миг ее запоздания. Ничего не чувствуя, разум таял в небытие. Я падал, а принцесса оказалась внизу, не дав разбиться; Астра вытащила меня из омута небытия, но вынырнули мы не в Городе, а в его антиподе, в том месте, откуда пришел двойник, вылепленный из пустоты.

Анти-Город тоже не был вратами ада — даже солнце здесь было, изредка показываясь между темными улицами. А все равно, оказаться в этом месте не менее тоскливо, чем возле врат. Город тоже стоял на островах. Песчаные волны набрасывались на берег, безостановочно кружа водоворотами. Водоворотами странными, не вбирающими, а исторгающими волны из неисчислимых кристаллов. Свод над горизонтом становился голубым и холодным, но и внизу тепла не было. Здесь был центр зла, его полюс, рождающий тьму.

Узкая, занесенная пеплом тропа шла в небо. Расцвеченное тревожными огнями молний она шла через ось мироздания. Астра вела меня. Сотканная изо льда и ветра, она протягивала руки из снежной круговерти, подталкивая и направляя к вершине.

Я не мог видеть Снегурочку, но обрывки мыслей и едва различимые образы дали понять всеохватный испуг потерявшегося ребенка, девочки-вьюги, заблудившейся в нашем мире.

Огромная серая туча поджидала нас. Она закупорила собой просвет между ветрами, изгнав оттуда солнце. Если мы пройдем, Космос примет нас, мудрый и вечный, вмещающий в себя всё. Свет и Тьму, Добро и Зло, Войну и Мир. Примет и расставит все по местам, как делал миллионы лет, собирая электроны и атомы. Этот строгий порядок необходим — всякий нарушивший границу, будет отторгнут рано или поздно. Даже свет, пришедший из одного мира, не может соединиться со светом другого. Они могут быть рядом какое-нибудь, может, даже долгое время, но вместе — никогда.

Еще немного — и облако через серую дымку можно будет потрогать. Однако что-то произошло. Разрывая пелену, из облака вырвался луч, холодный и острый. И в ту же секунду Астра бросилась на защиту, ко мне.

Она опоздала на какую-то долю секунды…

Металлический вой трансформатора, столь неуместно дикий здесь, проник в мозг и выбил из меня пустоту.

— Разрядник опусти. Ну…

Обернувшись на голос, я увидел Сарафанова. И Ероху с карабином. А у Михея был «ТТ», направленный, как и карабин, прямо мне в голову.

— Давай-давай, — без улыбки продолжил Сарафанов, — с вещами на выход.