Александр Юм - Невеста для ЗОРГа

Полевая сумка валялась в кустах, и когда я потянул ее к себе, бумажная начинка выпала. Подталкиваемый резвящимся ветерком, раскрылся сложенный пополам лист с рисунком сумасшедшего Веденяпина. Ночной Город укутывали в саван три старухи. Первая раскатывала погребище костлявыми руками, другая держалась за уголок, оставляя кровавые пятна на белом, а еще одна, мраморно-ледяными пальцами закрывала что-то живое, стремящееся вырваться из мертвой желизны. За их спинами перекатывались песчаные волны Невы…

Над головой повисло вдруг желтое зарево. Нечто, раньше прятавшееся в камнях и земле, вышло наружу. Оно стало принимать формы деревьев и зданий; полуосыпавшийся ясень задрожал от прикосновения, а старая котельная покрылась вдруг каким-то мертвящим глянцем. Желтая дымка стала плющиться в точку, смотря на меня глазом каменного льва.

Стало вдруг так, словно эта ядовито-шафранная дымка заняла собой весь мир, оставив живым только меня. Люди растворились без остатка, а затем снова были рождены желтой мглой.

Сначала вернулись родные и близкие, даже те, кто давно уже умер. Они шли впереди, глядя под ноги. За ними — другие. Мелькал танковый шлем Вальки Зворыкина. Все двигались молча. Но в голове звенели их голоса. «Время наступает, наступает…», «песок и ветер…», «к черту — вниз, к черту — вниз…». Голоса исчезали, оставляя после себя нудную, склеивающую ресницы рябь. Здание с глянцевыми стенами вбирало ее; длинная труба вытянулась, как антенна, а кирпичные бока вздымались, как бывает при тяжелой работе.

И ужасаясь собственной прозорливости я увидел, как будет рушиться тонкая грань между нашим и тем песчаным миром, который запечатлен на веденяпинских рисунках. Он, следующий за нами неотступно, ждал только момента, чтобы прорваться сюда. Цепляясь рукой за стену, я увидел, как вспыхнул у забора ясень. Желтая рябь, трогавшая воздух в месте исчезновения Астры втянула щупальца, будто обожглась…

— Командир, что случилось? — Благородный Хавьер сжимал терморазрядник, вглядываясь в черную тень надвигающейся ночи. — Был взрыв и пламя.

Кожу продирали знакомые иголки… Я поднялся, опираясь на его плечо.

— Объявляю тревогу.

В телефонной каморке я набрал три цифры с буквой «Д» и, обжигаемый изнутри ледяным огнем, ждал щелчка на линии резерва связи.

— Пост связи номер четыре, — донесся голос вахтенного, а черный угрожающе вытянутый силуэт приближающейся тьмы медленно распрямлялся на горизонте. Он и в самом деле выше самых высоких деревьев и труб…

— Пост номер четыре, прием, — повторял дежурный. — Вас не слышу.

— Принимай. Щедрину. Молния. Ожидаем прибытия на станцию нескольких вагонов. Если не будет тока и бригады грузчиков, возможен аврал. Очень нужна электроэнергия. Ком-два.

Полюдову. Сверхсрочно.

Прямо сейчас ожидаю появления ОРВЕРов в больнице НКПС. Для предотвращения возможных последствий прошу нанести концентрированный энергоудар. Также прошу выделить дополнительно бригаду шифровальщиков. За достоверность отвечаю лично.

Их вой доносился из подвала. Старая котельная железнодорожки судорожно вздрагивала. Стены покрывались трещинами, а невидимая сила нещадно била и била в ее каменное нутро.

Огонь, хлеставший из окон, вдруг опал и бесшумно обнажил спекшуюся тьму. Там, в зарешеченных окнах, будто кипели в адском котле мириады черных горошин.

Ринувшаяся по следу Астры нежить попалась в эту нехитрую ловушку спецов ОСКОЛа. Разбросанные по городу простые, как охотничьи «обманки», они и название имели охотничье: «энергопотенциальная яма». И теперь в котельной билась в предсмертии чужая злобная сила.

— Если через пять минут не успокоится — всем хана. — Плюхнувшийся рядом Сарафанов закашлялся, отгоняя рукой дым.

Сопровождаемая грохотом вспышка огня притиснула нас к земле.

— Смотри! Решетка потекла, зараза!

Через окуляр КАСКАДа я разглядывал защитные решетки на окнах. Спецметалл тек, переливаясь из синего в малиновый спектр, и защитить уже ни отчего он не мог.

— Что за гадость! Такой никогда не было вроде, — Михей подтянул тяжелый ящик с энергфугасами и стал выгребать матовые цилиндрики. — На, держи.

Из окон вывалились и шлепнулись вниз несколько огромных черных клякс. Земля вокруг всколыхнула. Шипящие брызги к нам не долетели, но спутанная борода электрических проводов катодной пушки мгновенно занялась пламенем.

— А ну, посторонись.

Рябой сержант, вынырнувший из-за спины, оттиснул меня плечом от электрического столба и уверенно запустил пятерню в его широкое основание. Вытащенный им провод мгновенно был пристыкован к обмотке пушки, разворачиваемой в сторону оседающей котельной.

— Отцепляй.

— Товсь.

— Товсь два.

— Прицел.

— Огонь!

Короткий ствол рыкнул, выбрасывая из жерла мохнатый клубок электрических молний. Хлопнул взрыв в бетонной утробе подвала, сорвало с фундамента и подбросило на аршин вверх закопченную бетонную коробку. Столб огня вырвался из дымовой трубы и лисьим хвостом полетел вверх, забирая души дохнувшей нечисти.

Небо сбросило их — на больницу посыпалась сажа. Подул ветер с Невы, невдалеке заворчал мотор грузовика, а за переездом все также истошно вопил сигнал оповещения.

Большинство пострадавших находилось в инфекционном отделении. Миронов был уже там, оцепив милицейским кордоном одноэтажный барак. Пашка охал и морщился, придерживая забинтованной клешней распахнутую шинель, а в другой руке плясал суровый наган, который он безуспешно пытался держать в створе выхода.

— Куда прешь?! Назад, стрелять буду, сволочь, — вопил Миронов, пугая тифозника выглянувшего в окно. — Не, ну ты смотри на них!

Испуганный больной спрятался, но на его место, сразу же, заступил следующий любопытный.

— Морду спрячь, холера, а то свинца меж рогов всыплю, — пугнул «сменщика» Миронов и сокрушенно стал очищать налипшую на обувь грязь.

В милицейской команде потерь не было, мои тоже легко отделались, а санитары бодро накачивали народ блефазолом.

Поганая это штука. После двух уколов организм выключается, и, придя в себя, человек порой не может вспомнить, как его зовут. Было в этой микстуре что-то противное естеству, как шестой палец на руке. На сто процентов не поручусь, но говорили, что готовят ее из вытяжки спинного мозга менингитных больных в спецлаборатории института Пастера. Гражданских, напрямую столкнувшихся с орверами, морили поголовно. Моторную память отшибало и многие уже не могли сказать, что они делали вот только что, даже спустя месяц после прекращения инъекций… Однако московскому начальству недосуг вникать, главное чтоб разговоры о привидениях и чертях не переплескивали через край. А незаткнувшихся очевидцев после блефазола можно было легко зачислить в недостатки советской психиатрии: ну кто, в самом деле, серьезно воспримет человека, по десять раз на дню здоровающегося с друзьями и соседями…