Александр Юм - Невеста для ЗОРГа

— Передвижной станцией тут проверяли, — добавил Руис, — то же самое.

Егизарян поведал, как за эти дни он обошел все, что можно, включая клозеты и морг, и везде, даже в «тяжелых» палатах, где обычно всегда есть черный след, больших отклонений от зеро не наблюдалось. Хотя есть, вроде, место — над перевязочной находится исследовательско-операционная лаборатория. Пол-часа назад там так «полыхнуло», что Вадик сразу помчался на второй этаж. Но ничего — девчонку какую-то опрерировали. РУНой замерили — больше никаких фаз не было.

— Обычный пациэнт женского пола.

— А! Ну тогда понятно, чего ты задержался — пол определял. Наощупь? — поддел Сарафанов.

Вадик, когда злился или волновался очень, переходил с чистейшего русского на неподражаемый армянский акцент:

— Зачем обижяешь, да?! Гизарян туда! Гизарян сюда! Сводка давай. БАК-анализ давай, голова раненый триста штук списка тоже давай!

Он еще долго махал руками, загибая пальцы и громко цокая, пока не подбежал к нам аптечный дедок и, оживленно споря, они ушли вверх по лестнице.

— Безобразие, товарищ Егизарян, бюрократизм, — нажимал дед, тряся пачкой листков, а несчастный Вадик, вынутый, как головешка из печи спора, шипел:

— Я объясняль вам, товарищ Габер…

— Влип медик, — пожалел его Михей.

— Nobless oblige, — сказал Руис.

— Не знаю, Хавьер. Как бы нам этот «оближ» боком не вышел. Дело надо делать, а Вадик дурку валяет, провизор хренов! — распалялся Михей.

Егизарян сидел в госпитале с железнодорожным мандатом, изображая московского проверяющего фармацевта, и много чего выяснил. Сарафанов зря его подначивал. Беда в том, что от этих сведений толку было чуть. Ну, какой прок в знании того, что больница запитана от 35-ти киловольтной подстанции напрямую от расконсервированного трансформатора. Или на что мне схема канализационных люков, если даже примерно не ясно, где может ударить нечисть. Сообщения по оптикомеханической связи были так же унылы: «В запрошенном вами секторе видимых изменений нет».

Сарафанов аж пританцовывал порой вблизи перевязочных пунктов и прочих мест, где мог показаться кончик вражьего хвоста. Затрушенную бузину около ограды он исследовал минут двадцать, мирного жителя с перевязанным коленом раз пять обошел с РУНой, подозрительных окликал так, чтоб оборачивались через левое плечо. Никаких сдвижек!

— Чепуха, — жаловался Михей Руису, откровенно зевавшему на крыльце. — Вроде пустой объект, как лыжная база летом, а мнится, будто лежишь под тулупом и ногу страшно вытянуть…

Испанец отвечал сонно и невпопад, хвалил восходящее солнце, дающее «миллион на миллион» видимости и выражал общую с Пашкой Мироновым позицию, что до полудня нас с железнодорожки снимут — чего держать спецгруппу на заведомо дохлой точке?

— А чего тебе здесь не нравится? — заражаясь руисовой зевотой, спросил я. — Дыши себе воздухом.

— Спать хочется. К полудню у меня сто часов будет морфоресурс [11] Морфоресурс — максимальное количество времени, которое ликвидатор может провести без сна. .

— Ну, пойди, вздремни часок, я покараулю.

— На ногах переходит, — вмешался Сарафанов. — Заснет, из «катюши» не разбудишь. И потом — хоть режь меня, но дрянь какая-то здесь имеется. — Михей озабоченно потрогал мочку уха. — Я такое уже проходил: идешь — и все вверх-вниз, аж в глазах прыгает и будто земля сама двигается. Чудн о !

— Тебе, Михей, тоже пора на боковую, а то скоро будешь ловить чертей шапкой.

— Ладно, прорвемся.

Встающее над головой солнце расслабляло, делая движения рук и ног вялыми и немочными. В конце концов, я прогнал испанца отдыхать. Но заменял его недолго. Веселый и противно-бодрый Вадик сказал, что меня вызывает Евграф. По телефону. Проглотив несколько таблеток, я пошел к аппарату.

— Дрыхните, сволочи? — вялым раздражением чмыхнула трубка.

— На страже, товарищ подполковник. Бдим.

— Да знаю я твою стражу, когда-нибудь проколетесь. А все почему?

— Почему?

— Потому что сонный — значит мертвый.

— Ну и дали бы часов двадцать, а то…

— Обязательно дам. Еще два дня и отдых всей группе. Новое что есть?

— Ничего особенного. Только Михею все ненормальности мерещатся.

Полюдов опять чмыхнул и унылым голосом велел явиться в контору — есть важные вопросы.

На Финляндский вокзал ехала больничная полуторка и, выгнав из кабины некоего административного товарища в картузе, я продремал на ухабах почти весь путь.

Надо было отдать начопероду фотокарточку Астры и узнать к чему, собственно, вся эта активность в железнодорожной больнице. Сидя у кабинета Полюдова я стал припоминать оперсводки. Со времени последнего прорыва темных прошло немного времени. Но в том районе периметр зачистили на 100 % — после происшествия на Пискаревке, в результате которого я угодил к Осипову. Вообще активность ОРВЕРов как-то стухла. Сама собой. И еще стали находить их трупы. Случалось это в разных районах города и с разными типами чужаков; не повреждая оболочку, что-то высасывало их энергию. ГНТО на ушах не то что ходило — бегало, но понять ничего не могло.

Евграф явился с какого-то совещания. Меня он принял тепло и, можно сказать, по-родственному, но как-то с грустью. Оглядел, вскинув очки, по спине похлопал и даже не стал прятать разложенные на столе документы. Наоборот, присовокупил новые.

— Смотри, Андрюша… мрут наши подопечные. Мрут, как мухи. Это в Колтовских банях, это прям возле Дома заключения на Шпалерной — даже повернуться не успел, а здесь вообще сказка. «Птицелова» помнишь?

«Птицелова» я помнил. Столь оригинальное прозвище он получил от Мальцева. Он беседовал с первым избежавшим смертной участи — одиноким стариком, державшим канарейку. Когда чужак взял его в оборот, птичка вылетела из клетки, перевернутой взмахом руки. И боль, по словам потерпевшего, «лопавшая голову», отступила. Может, домашних питомцев не переносил ОРВЕР, может, что другое, но Мальцев потом схохмил про «птичек побежал ловить». Так и прилипилось прозвище «Птицелов».

— Так вот спекся болезный. В прямом смысле. Видел когда-нибудь, что остается от призрака при самовозгорании?

Просмотрев листки со всякими замерами, я остановился на фотографии. Делали такие при помощи особого света и не очень хорошо они читались. Четко распознать можно было лишь энергоугольник с показаниями — нечто вроде двуцветной линейки на судмэдэкспертовских фото.

— Кто ж его так? — спросил я, разглядывая ядовитого оттенка брызги на гальванопластике.

— Да кабы знать…

Евграф чмыхнул и «порадовал», что к появляющимся трупам ОРВЕРов добавились пропадающие люди.

— Пропадут, а потом снова появляются. Но уже другие.