Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

— Мазай…

— Пробьемся, Митрич. Одного-двух зацепят, но пробьемся.

Один лишь короткий миг понадобился ему, чтобы прикинуть вариант отхода из двойного капкана.

— Мы уходим.

— Девушка остается у нас, — сказал я, вытирая мокрый лоб. — И оставьте в покое сотрудника спецкомендатуры.

Здоровяк в бескозырке с надписью «морпогранохрана» вопросительно уставился на лейтенанта и, получив безмолвный ответ, отодвинул штык от горла Сарафанова.

Заготовленную шифровальщиками легенду я рассказал флотскому комиссару. И ничего — прошла с пониманием. Я выяснил, что Рюриковский Марат — на самом деле, крейсер, где служил когда-то Скляров. И напоследок моряки разрешили позвонить по спецсвязи в контору.

— Вам сюда, товарищ старший лейтенант, — открыл дверь без таблички дежурный, указав на ряд телефонов. В ближнем аппарате суровый голос обещал расстрел некоему Попику [59] Попик П.А. Заместитель начальника тыла Балтфлота. ; я поднял другую трубку.

— Второй слушает, — раздался майский баритон Натана Словакова, начальника диспетчеров.

— Барышня, дайте Полюдова.

«Барышня» засопела и щелчком вкинула Евграфа на связь.

— Это я звоню, товарищ подполковник.

— Ну и что мне теперь делать?

— Не знаю.

— У-гум… Тогда слушай: в связи с оперативной обстановкой твою группу решено не выкидывать на свалку, а использовать и дальше как боевую единицу.

Евграф сообщил, что к прорыву на башнях Марвич не имеет отношения. И слава богу. То, что Таня не пособник, уже немало. Рассказывали, что в прошлом августе выявили изменника в команде охраны Смольного. По тому резонансному делу прилетал из Москвы секретный генерал Рудаков, чтоб выяснить, «кто таких гадов рожает и как их земля носит». Однако кремлевский гость вернул гада в лоно ВИЗОРа, пожурив «спецуру», что не распознали ОРВЕРа. Это и в правду оказался мощнейший колдун, прошедший все системы контроля. Допрашивали его в специальной камере, а когда понадобилось перевести засланца в институтскую лабораторию, то в двери заводили спиной вперед и с одетым на голову мешком.

— А чего сейчас делать?

— Сейчас дуй в контору — на торжественное собрание в честь двадцатилетия ОСКОЛ.

На другом конце провода начальственно завопил «прямой» телефон и Евграф, будто спохватившись, погнал меня служить Родине:

— Давай иди, у тебя час времени.

В управление я добрался на трамвайчике и сразу попал в объятья Сарафанова. Михей как заблудшего сына принял. Правда, замест упитанного тельца на столе тускнела банка тушенки «второй фронт», но упер ее я один. Да еще с настоящим белым хлебом. А после этого влез под душ и на выходе получил чистые бриджи и тапочки.

— Прошу, товарищ, — щелкнул ножницами Михей и за стрижкой поведал занятную историю. Дело в том, что меня продали. Продали, как барана на ярмарке. Вернее и того хуже — поменяли, будто нож какой перочинный или пару сапог. Поменяли на костюмы спецзащиты. У Полюдова было семь таких, подделанных под армейское х/б, со съемным органостеклом для касок. Вот на эти костюмчики и польстился Берендей, да еще и заряды на КАСКАД выторговал, сволочь. А я все удивлялся: как это меня, пограничника, и вдруг в оперативный отдел?

— Да ты не переживай, — успокаивал Сарафанов, — мне батя рассказывал, что нашего деда на собак сменяли, и ничего, живем!

Нисколько мне легче не стало от его исторических исследований, но лейтенант продолжал говорить, и я задремал, когда геройский дед повесил-таки лапти на гвоздь и рванул в тайгу. Я всегда засыпал в парикмахерской под лязг ножниц и резиновое фырканье пульверизатора. В отличие от мирного прошлого, «тройником» не пахло, не шуршали халатами ломовые парикмахерши с вечным Борей, «у которого опять высыпало на попке».

— Не, ну аккуратней можно?! — возопил я, когда Михей, подбривая виски «золингеном», опять полоснул кожу. — Не овцу стрижешь.

— Ничего, сейчас бумажку приладим, — шлепнул газетный клочок Сарафанов и пообещал быть аккуратнее.

Экзекуция завершилась, и, оклеенный бумагой, как афишная тумба, я устроился пить «чай» и слушать местные новости.

— Да собственно… — Михей наполнил алюминиевую кружку. — Лукьянов ребро сломал, Санька Гнездилов пьет бром. А-а, ты все равно их не знаешь… Еще медик подхватил лихорадку Зенгера, наверное, в Москву отправят. Полюдову шею мылили за то, что тебя командовать поставил.

— А начоперод, что?

Сарафанов вытащил из жестяной коробки два кусочка сахара и, дав мне меньший, продолжил:

— Евграф — бетон, даже скулой не дернул. Ходит, руки потирает, как еврей-сундучник. Я думаю, что у него какой-то свой номер в этом цирке.

— Какой?

— Если б знать, — Сарафанов искренне развел руками. — Догадки есть, конечно, но так — на местном уровне. Михалыч, кстати, приволок здоровенную гадину с Васильевского.

— Михалыч, это Мальцев?

— Он самый. Так вот, тварюка эта — метров десяти. Ее мильтон какой-то на Смоленке подстрелил. И представляешь, из нагана. У ней чешуя в палец, ЭТР не пробивает, разве что КАСКАД. А этот, м-мм… — потряс пальцами Михей, вспоминая фамилию участкового, уложившего водного змея. — А! Закеев. И что ты думаешь? Выстрелил — и прямо в глаз!

— А что в этой змее такого замечательного? Наверное, гобра какая-нибудь залежалая.

Я хаял стрелка от мелкой зависти, потому что даже за «гобру залежалую» сразу же посылали представление на «За отвагу».

— Хрен там! — Сарафанов отодвинул блюдце, в которое он наливал кипяток из алюминиевой кружки, и по-мальчишески восторженно выдал: — Капа! Чистой воды капа. У нас такое только Горыныч и помнит.

Горыныч, по-моему, служил еще при Александре, и хотя бы из уважения к седине следовало бы разделить восторг товарища.

— Евграф ту гадину, как увидел, аж заулыбался. И это после того, как Хлазов ему пистона вставлял.

По словам Сарафанова три дня тому Хлазов влетел в кабинет Евграфа и с пеной заорал, что «неизвестно какая б… орудует возле пункта продиводесантной обороны в двух кварталах от Смольного». Оказалось: после появления ОРВЕРа половина противодесантников спятила и они палили друг в друга из автоматов.

Евграф послал туда одну свою группу, плюс группу шифровальщиков, и эти десять человек весьма умно разрешили ситуацию. Оперативники забрались в ряды бьющихся в психозе людей, взорвав несколько бомб, в которые была подмешана закись азота, и стали кричать «немцы-десант-воздух!». А шифровальщики палил в небо, вопя всякую дребедень по-немецки. Получилось здорово: веселящий газ сгладил самые верхние уровни истерии, а осознание опасности привело к тому, что резать и стрелять друг друга перестали, занявшись своими прямыми обязанностями. И все это, по Михею, сделано было «спокойно, без нервов».