Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Даже потолок забелили и подкрасили, а вечно изъеденный грибком простенок у французского окна закрыли диптихом «товарищи Каганович и Берия на испытаниях параэнергетического дезактиватора».

— …Неуклонно растет численность большевиков и кандидатов партии. Коммунист Глухов в одиночку обезвредил двух чужаков; секретарь парторганизации Старогородской спецкомендатуры Сандлер, будучи тяжело раненым, поддерживал бесперебойную связь, пока его не увезли в госпиталь; кандидат партии Жигалов вступил в единоборство с вампиром и ценой жизни спас ребят из детского дома. И таких примеров десятки…

А вот про Жигалова — тут больше головотяпства. Юрка, он медик. Приехал с шифровальщиками, когда, по идее, всех уже нейтрализовать должны были. Оказалось — не всех. Недобитый упырь выскочил прямо на детей во время осмотра.

— …Бойцы Ленфронта и рабочие заводов должны иметь надежную защиту. И они будут ее иметь!

Хлазов читал еще минут десять и закончил совсем в мажоре:

— Родина высоко оцениланаши усилия. Всему личному составу, который участвовал в операциях «Подкидыш» и «Декабрист», объявлена благодарность Верховного, а наиболее отличившиеся представлены к наградам. Среди них: капитан Сеначев награжден орденом Ленина, майор Берендеев представлен к «Красному Знамени», младший лейтенант Ким…

Красный и потный Сеначев, шагая, будто циркуль, поднялся на «пьедестал» и негнущейся рукой взял коробочку с орденом.

— В Смольном мигуна вычислил, — завидуя, шепнул Михею сосед. — Делов на пять минут, а орден Ленина — пожалуйте!

— …Лейтенант Хавьер Руис де Хименес — к ордену Красной Звезды. Старший лейтенант Саблин — к «Отечественной войне» первой степени, сержант Волокитин — к ордену…

— Саблин, ты чего? — Михей толкнул меня в бок и показал на сцену. — Иди!

— Куда?

— Ты че, совсем? Орден иди получай, — Сарафанов улыбнулся. — Поздравляю, Андрюх… — И тут же лихо вскочил сам.

Потом был «антракт» и мы оглядывали и ощупывали боевые знаки под поздравления друзей и знакомых. Михей достал орден Красной Звезды из коробки и разглядывал его «на свет», а я прижимал подбородок, чтоб лучше свой видеть — Полюдов завинтил награду мне на гимнастерку и припечатал колодку, вдавив штифт в ребро, как будто еще раз подтверждая свое слово о награде за найденную Таню Марвич.

— Обмыть бы надо, — почесал в затылке Мальцев, заглядывая в орденскую коробочку Михея.

— Надо будет, обмоем, — сказал Михей. — Только без тебя.

— Это чего так?

— А того, Мальцев, что ты со своей звездой в тумане уже три месяца на халяву пьешь.

Капитану ни медалей, ни премий не выдавали, хотя за отчетный период он отработал минимум на медаль. Вообще-то у Мальцева личный счет в девятнадцать ОРВЕРов, а значит, еще один — и представление на «Звезду Героя»; но все никак не удавалось завалить двадцатого.

— Ну, мужики, ну я ж, как только…

Карандаш Узванцева стукнул в графин, призывая садиться по местам, народ зашевелился; на лобном месте появился следующий ритор, будто с амвона, простирающий длани к богу.

«Как в церкви», — подумал я, глядя на наших мужиков, усердно записывающих в маленькие книжицы. Наверное, так же усердно кланялись на пасху мужики из деревень, но хоть и ковырялись они пальцем в ухе на проповеди, а за веру стояли долго. Нам бы так, чтоб лет на тысячу. И чтоб дети наши не кидали на стол партбилеты, как отцы их срывали когда-то нательные кресты.

Идея — самое главное оружие. Ее надо проводить четко и выверено, без надутых щек, глупости и фальши.

Ладно, прорвемся. Храни, боже, ВКП(б) и ее генерального секретаря, товарища Сталина, потому что без объединяющего светлого будущего народы будут рвать подобных себе до тех пор, пока не взорвут планету. Храни, боже, новый мир.

— …кто был ничем, тот станет всем! — «Интернационал» вознесся к многометровому потолку.

Гимн советской религии, которая, если не продадут ее новые тамплиеры за жирный кусок, навсегда оставит Москву третьим Римом, а четвертому, как известно, не бывать…

Опустился красный прямоугольничек с орденом в полный второй стакан, дружно звякнуло граненое стекло и под выкрики захмелевших товарищей мы с Михеем вытащили обмытые награды. Полюдов сам не пил, только мусолил взглядом емкость, изредка поглядывая по сторонам. Потом ошеломил:

— Коли ты, Саблин, такой герой-орденоносец, принимай группу!

Он поднялся и, положив на середину стола бумажку с чернильным штампом «ВРИД», объявил с оттенком торжественности:

— За нового командира ОСМАГ-2 [60] ОСМАГ — Особая маневренная группа. Подразделение ОСКОЛ, выполняющее функции оперативного реагирования. !

А после все-таки выпитой «стопки» сразу нагрузил:

— Завтра с утра зачищаете второй сектор. Потом — на Васильевский. И еще нужно присмотреть за Чугунным проездом, там дикое колебание магнитного поля — расползается, как восьминог. Заедете, хвостов ОРВЕРовских поищете.

— Так ведь были уже там пограничники. Искали.

— Ну и ты поищи. А я вам четвертого в группу дам, «легенда» — эпидконтроль. Врача даже липового для порядка потом откомандирую.

— А Грюнберга можно? В железнодорожке у него коллеги, будет правдоподобно.

— Грюнберг в Москве сейчас.

— А кто ж все-таки в медиках у меня? — икнул я.

— Будет тебе медик, будет и клистир, — сказал Полюдов. — Егизарян!

Вынырнувшего из табачного дыма Вадика начоперод похлопал по плечу.

— Вот тебе врач, целый кандидат наук.

Я почему-то быстро опьянел и нес какую-то ересь:

— И-из-виняюсь! Если он медик, то почему на нем шинель вэвээсовская?

— Какая нашлась, такую и дали.

— Не па-ложено.

Евграф хлопнул меня по торчащему из-под гимнастерки воротнику свитера и скомандовал Вадику:

— Грузи на диван.

Возле Полюдовской «эмки» угрюмо ходил водитель, буцая покрышки. Меня он приветствовал взмахом руки и сразу же скосил глаза на стоящего рядом щеголя в черной кожаной куртке.

— Лейтенант Хавьер Мальвадо де Руис Хименес, — представился щеголь, с сожалением готовясь выкинуть сигарету.

Было что-то майнридовское в его фамилии, что-то пахнущее сельвой и порохом конкистадорских мушкетов. Высокий красавец-гранд имел кроме летчицкой тужурки хромовые сапоги, галифе синей командирской диагонали и фуражку с мечтательным голубым околышем. Он мог быть только лейтенантом. Приставить ему «младшего» или «старшего», это такое же надругательство над прекрасным, как бюстгальтер на статуе Венеры. Таких, наверное, по рождению записывали в гвардию. А старлей — это смытый вечным Кзыл-Арватским загаром юношеский румянец, начинающая мяться по утрам харя или до смерти надоевший гарнизон где-то в безлюдных сопках. Это гуталиновое амбре казарм, въевшееся в единственный цивильный костюм, который все равно надеть некуда; это зеленая тоска палатки с вонью пятидесяти портянок; это молодая жена, не знающая, куда себя деть зимним вечером. В войну старший лейтенант — это бывший председатель колхоза или директор школы, заведующий домом политпросвещения, начальник райпо, разжалованный, как тот же Сарафанов, капитан, в конце концов. А де Руис Хименес не мог быть раньше счетоводом ОРСа или разжалованным капитаном — для этого у него было слишком гордое лицо.