Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

— Курите, товарищ Хименес.

— Благодарю, командир, — испанец протянул мне открытый портсигар. — Подарок отца с Большой Земли.

— Из Москвы?

— Никак нет. Воюет под Сталинградом, штурман.

— Вы, я вижу, направились по его стопам.

Широко улыбаясь, Хавьер расцвел лицом.

— Я уже третий пилот в нашем роду. Отец был в республиканской авиации, а дед в королевской.

Оконце машины скрипнуло, и оттуда выглянул сонный Михей.

— Ага, как же! — Сарафанов, потянувшись, облокотился на двери. — Ты хоть одного немца сбил?

Руис налился смуглым румянцем и, не считая возможным ругаться в присутствии командира, сказал что-то неразборчиво.

— А ну, вылазь! — Я прижёг взглядом отсыпавшегося в машине Сарафанова. — Костя где?

— Костю гээнтэошники арендовали — говорят, что-то умное придумали.

Таинственный и незримый полковник Гатаулин — начальник Группы научно-технического обеспечения, — действительно, мог забрать любого ОСКОЛовца в любое время, поэтому подпрыгивать не было смысла.

— Становись! Боевая задача: помощь в зачистке территории и попутное исследование отдельных кварталов. В нашем распоряжении седьмой ОПРМ, автомобиль, оборудованный радиосвязью, асинхронизаторы и личное оружие. Кроме того, нам выделена единица оружия нового типа — универсальный карабин Кастякова-Добровольского с автоматической настройкой и подачей боеприпасов. Я протянул Сарафанову блестевшую серебром и никелем винтовку.

КАСКАД — предел мечтаний любого спеца, и почему Евграф оснастил именно мою группу, я пока не знал. Было их крайне мало, и давали такие карабины лишь под серьезное дело. Личный состав уже обучали владению КАСКАДом, но мне хотелось, чтобы народ почувствовал «глубину момента»:

— Это оружие разработано советскими учеными, здесь в Ленинграде, специально для боевых частей ОСКОЛ. Его характерным отличием от систем, применямых ранее, является принцип универсальности. Двойная система распознавания «чужака» в течение доли секунды выбирает режим работы КАСКАДа и автоматически посылает нужный заряд в казенник. Конструкция подачи боеприпасов 4+2, системы Добровольского, включает в себя дублированный поражающий заряд четырех основных типов: кислотный, аргентосодержащий, электрохимический и патронтермопоражения. Благодаря унификации боеприпас можно заменить в зависимости от предполагаемой сложности обстановки на трассирующий патрон для МЗО [61] МЗО — Малозаметный объект. Термин, применямый к ОРВЕРам с развитой мимикрией. , либо компакт-фугас.

Кроме того данная система оборудована мощным разрядником и экспериментальным прибором инфрапоиска.

Это была прекрасная машина, произведение технического исскуства, такая же совершенная в формах, как танк Т-34, Эйфелева башня или американский «джип». И Сарафанов, получив ее в свои руки, осветился счастливо-дурацкой улыбкой. Михей трепетно поднес карабин к груди, прижимая, как прижимал бы старый филателист, перед смертью увидевший «голубого Маврикия», и упоенно полировал осину приклада до тех пор, пока испанец не пихнул его в бок.

— В связи с изменением общеоперативной обстановки, приступаем к работе прямо сейчас. Занять места в машине.

На защиту пояса энергобашен кидали всех, кто мог принести хоть какую-то пользу. Командование торопилось, чтоб закрыть многочисленные бреши, возникающие на всех участках — «пожар» занял уже территорию от Исаковки до Парка Челюскинцев. Сначала в огонь пошли дозоры и оперативники, потом на врага бросили остаток боевых частей, техников и охрану, но очаги поражения стали проявляться не только вблизи контура, а уже и внутри.

Чужаки вырвались у студии кинохроники, недалеко от клиники Эрисмана, и за Оккервилем. Пока нам крепко помогало солнце, но что будет ближе к полуночи?

«Черные» копились в подвалах и тупиках, готовясь к ночному походу, и если они вырвутся, уже никакие уловки шифровальщиков не помогут, а зверь на свободе получит подпитку от ужаса людей. Тогда все. Тогда мы не справимся, и наступит конец света в отдельно взятом городе. Ленинград станет похож на юкатанские развалины — великие и пустые…

На тротуаре возле перекрестка откинулся круглый чугунный люк. Слесарь-битюг в шахтерском шлеме выскочил из подземного колодца и в броске к машине перекрыл визг тормозов истошным криком:

— Ложись!

— Что там?! — Руис на ходу открыл дверь.

Впереди ухнуло и заклубилось вихрем пламя, обнимая ближайший столб.

— Люди, граждане! Закройтесь в домах и личных комнатах! — орал битюг. — Произошел взрыв газа, и он может повториться! Не выходить из квартир, не смотреть в окна!

Слесарь махнул здоровенным, под стать своей фактуре, ключом.

— Товарищи, скорей проезжайте, утечка пропана!

Ответил Сарафанов:

— Ты что, Горииванов, в газопроводчики подался?

— О, Михей! Ребята! — майор потер глаза. — Я с темноты толком еще не вижу, — и, прищурившись, спросил: — Чего это вы на Полюдовской машине катаетесь?

— Мы не катаемся, а выполняем задание, — сказал я, важно открывая переднюю дверь.

— И ты здесь, комендатура! Теперь, значит, с нами?

Мы обступиликомандира огнеметчиков, как мешок на ярмарке, подбирая сыпавшиеся горохом фразы.

— Прет, сучара, спасу нет. На воротах хоть генераторы, а на боковых вводах все вручную… В Гребном порту жегводь видели — такого с гражданской войны не бывало… Все, мужики, бегу.

— А здесь что было? — крикнул вдогонку Руис.

— А хрен его знает! Сами глядите.

Глянули мы осторожненько. Иголка РУНы, дрожавшая в самом начале красного сектора, не обещала особых проблем; Сарафанов посветил дальнобойным фонарем в обугленный колодец.

Что-то налипло на черных стенах. Жидкая блевотина ползла вниз, гулко шлепаясь на бетонную стяжку. Дно колодца размалевал неизвестный художник кровяными сгустками, меж кирпичей бугрился зеленеющий студень, и мертвый глаз в жестком волосе глядел в небо, как на МУРовском жетоне двадцатых годов.

— Хрень какая-то, — задумчиво сказал Михей и дважды выстрелил в дохлое око.

На Васин остров выбрались мы ближе к двум ночи. Зеленый катерок, тянувший по своим моряцким делам что-то на Лахту, подобрал нас и ушел в море, которое небо засыпало мириадами водяных горошин. Город дождь отторгал, разбивал косые струи о здания, рассеивал острыми пиками крыш, уничтожал, впитывая землей. Зато на воде он был свой, и вместе с туманом обращал все, к чему прикасался, в прозрачное волглое марево.

Катерок отчаянно мотало, но казалось наоборот — вроде стоим мы на месте, подминаемые свинцом туч, а с неба прыгают на нас шумные волны. Оттого Васька почудился громадным осклизлым мертвецом, бьющимся головой в невский берег. И плавал он в таком же мертвом тумане, будто находясь на пограничье между нашим и тем, другим миром, из которого приходят чужаки.