Роберт Хайнлайн - Двойная звезда. Звездный десант [сборник litres]

Однако даже страна лотофагов в конце концов надоедает. На четвертый день я устал от своей комнаты не меньше, чем от продюсерских приемных, и затосковал от одиночества. Никто за меня не тревожился, визиты доктора Чапека носили чисто профессиональный характер, а Пенни заходила всего пару раз, и то ненадолго. К тому же она снова перестала называть меня «мистером Бонфортом».

Когда в дверях показался Дэк, я был просто счастлив:

– А, Дэк! Что новенького?

– Да ничего особенного. Пытался одной рукой ремонтировать «Томми», другой – помогать Роджу с его политическими закавыками. Восемь против трех – наживет он себе язву желудка с этой кампанией. – Он уселся на диван. – Политика!

– Слушай, Дэк, а ты-то как влез в это дело? Всю жизнь считал, что «дальнобойщики» политикой интересуются не больше, чем актеры. А ты и подавно.

– И да, и нет. Они и не касаются всей этой ерунды, пока имеют возможность спокойно летать с планеты на планету. Но для этого нужен груз, для груза – торговля, а для выгодной торговли нужна свобода без всяких там таможен и закрытых зон. Свобода! И вот тут уже – политика! Я-то сам начал с объединения «транзитников» – мы добивались, чтобы при трехсторонней торговле не брали пошлину дважды. А это требование было в списке мистера Бонфорта. Дальше одно цеплялось за другое, и вот я уже шесть лет как вожу его яхту, а с последних всеобщих выборов еще и представляю нашу гильдию в Великой Ассамблее. – Дэк вздохнул. – Сам толком не понимаю, как втянулся.

– Наверное, тебе порядком надоело. Будешь снова выставлять свою кандидатуру?

Он вытаращил глаза:

– Чего? Брат, кто не занимался политикой, тот, считай, по-настоящему и не жил!

– Сам же гово…

– Знаю, что говорил! И грубо оно, и грязно иногда, и тяжело, и мелочей надоедливых куча. Однако политика – единственная игра, достойная взрослых людей. Остальное – детские забавы; абсолютно все! – Он поднялся. – Топать пора.

– Да успеешь, Дэк! Посиди еще.

– Не могу. Завтра – сессия Великой Ассамблеи, Родж там один не справится. Вообще прерываться не следовало, дел – гора!

– Правда? Не знал…

Мне было известно, что перед роспуском теперешний состав Великой Ассамблеи должен еще раз собраться и утвердить временный кабинет. Но специально я на эту тему не думал; ведь точно такая же формальность, как и представление списка императору.

– А он сможет сам за это взяться?

– Нет. Но ты не беспокойся. Родж извинится за твое, то есть его , отсутствие и попросит разрешения выступить доверенному лицу, если нет возражений. Потом зачитает речь временного премьер-министра – Билл ее сейчас пишет – и уже от собственного имени внесет предложение утвердить список. Минута. Возражений нет. Список утверждают. Ассамблею распускают на неопределенный срок. Все мчатся домой и принимаются сулить избирателям по две бабы в каждую койку и по сотне империалов каждый понедельник с утра. Рутина. – Дэк перевел дух. – А, чуть не забыл. Какой-нибудь член Партии Человечества предложит от имени Ассамблеи пожелать Бонфорту скорейшего выздоровления и прислать корзину цветов, за что все и проголосуют с лицемерным единодушием. Они-то куда охотней прислали бы венок на похороны Бонфорта. – Он скривился.

– На самом деле все ли так просто? А вдруг не признают полномочий Роджа? Я думал, на сессию нужно явиться лично…

– Ну да, обычно так полагается. Или объявляешь о неучастии, или будь любезен явиться и голосовать. Но это все паразитные шестеренки парламентского механизма. Если завтра Роджу не позволят выступить от имени Бонфорта, им самим же придется дожидаться его выздоровления. Без этого Ассамблею не распустят, и они не смогут всерьез заняться гипнозом избирателей. И так ежедневно без толку собираются, с того самого момента, как Кирога ушел. Эта Ассамблея мертва, как тень Цезаря, но похоронить ее надо конституционно.

– Ясно. А если какой-нибудь идиот упрется?

– Да кому это нужно? Ну, это может спровоцировать конституционный кризис. Но такого не случится.

Тема, похоже, иссякла, однако уходить Дэк не спешил.

– Дэк… А легче вам будет, если я выступлю?

– Да ладно, вздор. Утрясется. Ты ж решил не рисковать больше, разве что совсем уж гореть станем. И я, в общем-то, с тобой согласен. Ты же помнишь поговорку про кувшин, который повадился по воду ходить.

– Да… Но это ведь чисто проходная роль? Реплики расписаны, как в пьесе? Есть ли шанс угодить в ловушку, из которой я не выберусь?

– Да нет. Вообще-то, полагается потом выступить перед прессой, но тут уж можно и сослаться на нездоровье. Выведем тебя служебным ходом и оставим репортеров с носом. – Он усмехнулся. – Правда, на галерку какой-нибудь маньяк может протащить пушку. Мистер Бонфорт ее так и называл: «Линия огня» – с тех пор, как в него оттуда стреляли.

«Хромая» нога вдруг напомнила о себе приступом тупой боли…

– Ты пугаешь меня, Дэк?

– Нет.

– Значит, такова твоя манера обнадеживать… Слушай, только честно: ты хочешь , чтобы я завтра выступил с этой речью? Или нет?

– Конечно хочу! А какого дьявола я, по-твоему, бросил все дела в такой день? Чтоб потрепаться?

Временный спикер постучал председательским молотком, капеллан произнес молитву, старательно избегая каких-либо межрелигиозных расхождений, и наступила тишина. Половина зала пустовала, зато галерка ломилась от туристов.

Мы услышали усиленный динамиками церемониальный стук, и парламентский пристав упер булаву в дверь. Трижды император требовал дозволения войти и трижды получал отказ. Тогда он попросил его впустить; разрешение дали без голосования, на основании общих одобрительных возгласов. Мы встретили Виллема стоя и сели, когда он занял свое место позади стола спикера. Император был в мундире главнокомандующего и, как полагалось, без эскорта, сопровождаемый лишь спикером и парламентским приставом.

Затем я сунул Жезл Жизни под мышку, встал со своего места на передней скамье и, обращаясь к спикеру, словно императора в зале не было, произнес речь. Речь была не та, что написал Корпсмен, – его творчество отправилось в мусорную корзину. Билл состряпал обычную предвыборную речь, коей здесь было не место и не время.

Моя речь была нейтральна и лаконична. Я составил ее из прежних выступлений Бонфорта. Я твердо стоял за хорошие дороги, за хорошую погоду и за то, чтобы все любили друг друга, как мы, добрые демократы, любим своего государя, а он – нас. Вышла настоящая лирическая поэма белым стихом, слов этак на пятьсот. Где не хватило старых речей Бонфорта – я просто импровизировал.

Галерку пришлось призывать к порядку.

Поднялся Родж и предложил утвердить названные мной кандидатуры. Минута. Возражений нет. Клерк опускает белый шар. Когда я вышел вперед в сопровождении соратника по партии и члена оппозиции, то заметил, что депутаты посматривают на часы, гадая, поспеют ли на полуденный шаттл.