Анна Азырова - Йормундур

Так должно было случиться в ту ночь в Сеан Корад. Так произошло бы, не рискни он своей тайной, а значит жизнью по воле Тетры, Индры и Элаты. Несдержанность может сыграть на руку, но чаще просто погубит, поэтому нужно терпеть. Так решил Брес, и нахмуренные брови его снова расслабились.

Изрядно упившись вином и кровавым зрелищем, Доннован мак Катейл приказал солдатам вынести трупы, а фуидирам — добела отмыть и проветрить трапезную, так чтоб к утру в ней можно было позавтракать с женой и детьми. Пока стража оттаскивала тела к дверям, оставляя длинные бурые следы на полу, хозяин ускакал козликом в ближайший угол, где со стоном облегчения справил нужду. Брес сам поднялся из-за стола, и двое конвоиров повели его коридорами в подземелье. Позади, пыхтя и бранясь, под руки волокли Махуна. Его сапоги мерно скребли о камень пола, а рыжая голова, с которой ещё капала густая кровь, поникла, как у мертвеца.

В тёмных сырых казематах, где голая земля под ногами насквозь промёрзла, а стены зацвели плесенью, пленных Дал Кайс швырнули в большую камеру. Как только щёлкнул ржавый замок на глухой двери, Брес не без труда оттащил риага на циновку в тот угол, что меньше всего продувался крохотным зарешёченным окном под высоким потолком. Подушкой послужил пучок гнилой соломы, одеялом — плащ, так и не снятый упрямцем. Махун не очнулся. В темноте осмотреть его раны не представлялось возможным, и Брес молился, чтобы сметь повременила хотя бы до рассвета. Время от времени нащупывая слабо бьющуюся шейную вену, советник провёл ночь, не отходя от риага. Перед тем, как ближе к утру провалиться в беспокойный сон, он обещал себе прибегнуть к силе фоморов, если дела пойдут и вправду худо.

Проснувшийся Брес нашёл себя привалившимся к стенке в изголовье собранного им убогого ложа. Поджатые ноги замёрзли и онемели, и первым делом пришлось как следует растереть затёкшие члены. Махун лежал с открытыми глазами. От облегчения Бреса даже бросило в жар, он подскочил к сеньору с расспросами, но тут радость быстро сменилась тревогой. Пальцы снова легли на плохо прощупываемую вену. В несчастном теплится жизнь, однако снаружи он неотличим от трупа. Тело не двигается, опухшее и почерневшее от побоев лицо превратилось в маску, а мутные остекленевшие глаза глядят безотрывно вверх, почти закатившиеся под веки.

Не сразу отходя от изумления, молодец стал вспоминать жуткий рассказ Бе Бинн на суде о детском недуге старшего сына. Горло пересохло, в груди защемило. Пошли ли дела достаточно худо? Ещё как, хуже некуда! Даже если бежать сейчас, как быть с Махуном в его состоянии, когда неверное касание может убить его? В который раз упрекнув себя в несдержанности, Брес отправился делать обход камеры.

К вечеру в просторной темнице им был с пристрастием изучен каждый камень. В тускнеющем свете Брес заметил, что риаг так и не отвёл глаз и, похоже, не моргал, ведь они сделались сухими и матовыми. Опустив чужие веки пальцами, мужчина подивился их сильному напряжению. От голода, жажды и скуки быстро клонило в сон. За дверью шумела стража. В караулке неподалёку жалобно простонали старые петли, и узник приник к дверной щели, прислушиваясь к приглушённому разговору.

— Пойти проверить тех двоих? Рудому давеча хорошо от нас досталось. Как бы не околел раньше времени.

— А куда их потом, не слыхал?

— Слыхал, отчего ж. К ард-риагу Молле.

— В Кэшел?

— Нет, братец, его там и след простыл! Они с господином нашим условились заманить сынка Кеннетига сюда, а там и казнить.

— Выходит, рудому хоть так, хоть эдак на погост дорога лежит!

Дружно заржав, караульные поплелись по коридору наверх. Утоливший голод одними только ценными сведениями Брес пошёл спать на своё место подле Махуна.

Так минул ещё один день. Ночью шёл снег, и горстку по счастливой случайности намело в валяющуюся на земле деревянную плошку. Отогрев воду под рубахой, Брес сделал живительный глоток, а остатки влил в рот Махуну и слегка протёр ему слипшиеся веки. Он пережил ночь, и зеницы упрямых глаз по-прежнему сверлили одну точку. В отличие от сокамерника, пленника как будто не мучили ни голод, ни стужа, ни томительное ожидание смерти. А вот сосед его уже к середине дня так ослабел, что рассудок начали терзать видения. Брес спросил себя снова: пришло ли время бежать? Поскольку здравый смысл опять одержал вверх, ничего не оставалось, как спасаться от безумия беседами с самим собой.

— И всё же я не предвидел. Я как всегда дал волю чувствам… переживая за тебя. Позволить одурачить себя такому фигляру, как мак Катейл… Кстати, у меня была возможность перейти к нему на службу. Что думаешь, Махун? Отличное карьерное продвижение: там недалеко и до правящей семьи.

Спустя долгие часы монологов Брес порешил, что лучшего собеседника, чем отпрыск Кеннетига, он не встречал за всю свою жизнь. Стоило углубиться в сокровенные мысли, как наружу прорвался целый поток, сдерживаемый долгие годы.

— А ведь я хорош в подковёрных играх. Из-за родства с отцом в клане меня считали изгоем, как и мать, повредившуюся умом. Я сошёлся с Бригитой, моей женой. Её славный отец Дагда как раз мечтал о наследниках, которым передаст правление. Удачная партия, не находишь? Я всегда держался поближе к кормящей руке.

Брес не давал себе засиживаться на месте. Наматывая круги по темнице, он ощущал прилив крови, и от этого хотелось ещё больше трещать языком.

— К старости люди ничему не учатся. Ничему. Сколько не живи на этой проклятой земле, ты умрёшь круглым дурнем. Чему учит жизнь, так это смирению. О да, и терпению. Да что там пара несчастных дней в казематах без еды, воды и горячего грога с имбирём? Я живу во лжи и притворстве. Мой единственный друг — трусливый полудурок. Хотя для тебя, поди, я значу не больше деревянного солдатика. Бедняга.

После заката обжигающей волной внезапно накатил озноб. Тело забила лихорадка, и единственным укрытием от неё было тёплое местечко на циновке под плащом Махуна. Улёгшемуся калачиком Бресу сосед по камере в немыслимой близости представился глыбой льда. Он прижался к холодному боку и так, в бреду, скоротал их третью ночь в подземелье.

Первые лучи солнца застали узника вконец разбитым. Бледное лицо с тёмными овалами вокруг глаз и синими губами с трудом вылезло из-под края плаща. Стоило вдохнуть морозный воздух, лёгкие сотряс долгий приступ хриплого кашля. Голова раскалывалась от жара. Утерев обильный пот со лба, Брес рывком повернулся на звук.

— Как… к… к-ра… — медленно зашептали растрескавшиеся в кровь губы Махуна. — Кра… си-во.

Опомнившийся помощник взглянул туда, куда вот уже несколько дней безотрывно смотрел господин. За решёткой в узеньком окне на фоне белого неба падали хлопья снега. Так гусиные перья осыпали кухню, когда молодая Блатнайт ощипывала селезня на жаркое.