Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

– Хочешь чая?

– Не откажусь.

– Ты к нам надолго?

– Сам пока не знаю. У меня дела. Как твое заведение? Процветает?

– И так и этак, по-разному. Сколько же тебя не было? Как тебе Лондон после отсутствия?

– Как будто все на своих местах.

– Этой весной мода на все итальянское – от оперы до обуви. Но я лично знаю в Лондоне всего двух настоящих итальянцев. Ты еще не был у Тэйта? Непременно зайди и посмотри – такого еще не бывало. И боже тебя упаси слушать Бандини – это мой тебе добрый совет, потом скажешь спасибо.

– А Корк-стрит?

– Ну, ты совсем отстал от жизни. Корк-стрит умерла, даже не теряй время.

К Анне вернулось самообладание, и она быстро перешла на привычный игривый тон. Но Диноэла интересовали вещи посерьезнее, чем новости мира богемы.

– Я действительно ненадолго. Ты же знаешь, у нас эвакуация. Слышала о зет-кубе?

– И что, ты главный эвакуатор?

– У меня много талантов. Мне нужны люди. Не хочешь вернуться в команду?

– Ты хочешь, чтобы я снова с тобой спала и работала на тебя? Ну уж нет.

– Ну, смотри. Как твоя дочь?

– Про мужа ты не спрашиваешь?

– Ах да, есть еще муж. А с Олбэни видишься?

– Нет.

– Напрасно, он очень доброжелательно к тебе относится. Знаешь, как мы с ним говорим – мы оба ее любили, только в разное время… Я слышал, ты часто бываешь в Уайтхолле?

– Не у тебя одного работа, – неожиданно кокетливо промурлыкала Анна.

Дин кивнул. Он услышал то, что хотел, и дальше засиживаться уже не было ни желания, ни смысла.

– Да, да, я все забываю. Ладно, что же, был рад повидаться, надо бежать.

– Подожди, а чай?

– Как-нибудь выпьем непременно, я еще загляну. Выглядишь первоклассно. Можешь проводить меня… вон до той шторки.

Бабуля в курсе всех дел, подумал Диноэл, выходя на Лейстер-сквер, вот сюда-то и надо было насажать жучков – но нет, нельзя, там все напичкано электроникой, сканер зашкаливает, этого только и ждут, без толку… Проинструктировали девушку, на лбу написано. Жаль. Этот продавленный диван стоит в глубоких казематах. Какие-то у нее чертовски серьезные аргументы, и ведь молчит, зараза, – это выучка Глостера, знакомый почерк. Главное, хотелось бы знать, чем же она так угодила Ричарду? Чует мое сердце, тут бронебойный кунштюк, всем джокерам джокер. Тряхнуть бы старушку, знаю, чего ты боишься, припасен у меня патрон драконьего калибра, но пока не время. Подожди немного, мы еще станцуем пикировку Бенедикта и Беатриче под музыку Прокофьева.

Дом, а точнее дворец Корнуолла в Белгравии, на Монтроз-плейс, в двух шагах от Белгрейв-сквер-гарден, был построен по традиционному принципу – старое крыло – фактически замок, крепость с надстройками второго этажа, память о набегах на Лондон норвежских пиратов, и на месте прежних флигелей и пристроек – новое, уже современное крыло. Дальнейшим перестройкам предстояло все более и более стирать эту разницу.

Олбэни встретил Диноэла на вновь сооруженной парадной лестнице, широким разворотом уходящей из вестибюля на второй этаж.

– Бог ты мой, вы еще не видели дом после ремонта! Да, Кугль, я уже слышал, как жаль… Он ведь был болен последнее время. Один из самых образованных людей, каких я только знал, – ученый, архитектор, художник… какая утрата, какая нелепая смерть. – Олбэни покачал головой и грустно усмехнулся. – Боже, что он заставил нас пережить! Он заменил прежние, деревянные перекрытия на бетонные. Такой эпопеи этот дом еще не видел, ни при каких поколениях. На матушку все произвело неизгладимое впечатление, она до сих пор еще не пришла в себя. Теперь она вздрагивает при слове «ремонт».

– Но ваша чудесная патриархальная атмосфера, ваш уклад, надеюсь, сохранились? У вас есть коллекция оружия? Кугль перед смертью говорил что-то про маузер в вашем доме. У вас есть маузер?

Олбэни лишь развел руками.

– Право, не знаю, чем вам помочь. Ни о каком маузере я даже не слышал. В доме нет коллекции оружия. В старом доме в Труро, по-моему, сохранилась отцовская коллекция, но, признаюсь, к стыду своему, я совершенно ее забросил.

Диноэл хмуро кивнул. Оправдывались самые скверные предчувствия – Кугль наверняка хранил свои откровения в бумажной форме, орбитальным сканером их не нащупаешь, а перебирать по кирпичику фамильный замок Корнуоллов – дело заведомо безнадежное, тут черт ногу сломит.

– Как Роберт? Утром вы о нем мало что рассказали.

– Зимой я возил его в Принстон-Плейсборо. На следующую осень назначили операцию – точнее сказать, серию операций. Врачи надеются на самый благоприятный исход. Кстати, можете пойти с ним поговорить – боюсь, он не выйдет к обеду. А я, с вашего позволения, пока отдам последние распоряжения.

Диноэл направился на графскую половину, размышляя: «Принстон-Плейнсборо. Однако же обследоваться в Хэмингтон ты его не повел. А там царствует внучка Мэриэтт. Любопытно».

Потомок друидов, граф Роберт был личностью своеобразной и примечательной. К слову сказать, ни друидами, ни родным для него семейством Черруэлов, ни Корнуоллом вообще он за всю свою жизнь никогда не интересовался. Ему только-только стукнуло пятнадцать, но это был человек уже вполне сложившегося ума и взглядов. В те времена в Англии это не было редкостью: дети взрослели поразительно, почти противоестественно рано, зато на протяжении всей дальнейшей жизни, словно в виде компенсации природе, сохраняли во многих вопросах удивительный инфантилизм.

Впрочем, Роберт заметно выделялся даже на этом фоне. Как выразился его земляк Эдриен Моул в своем «Тайном дневнике», «он и ребенком-то никогда не был». В самом деле, возникает впечатление, что Корнуолл-младший уже родился с разумом государственного деятеля. В шесть лет он свободно говорил и писал на французском, немецком, испанском, итальянском, а также на древнегреческом и латыни, в девять опубликовал издевательскую статью «Линейка для написания детективов», где и в самом деле приводил конструкцию деревянной картотеки сюжетов и героев – нечто наподобие логарифмической линейки, – позволяющей создавать криминальные романы и повести любой степени сложности.

В десять лет с ним приключилась беда, наложившая серьезный отпечаток на характер. Во время повальной эпидемии шестьдесят второго года какой-то микроб проник в его спинной мозг и, прежде чем был остановлен и уничтожен, успел произвести немалые разрушения в двигательных центрах ног, усадив графа Роберта в инвалидное кресло на колесах. Правда, медицинские авторитеты разных стран в один голос сулили полное исцеление, но требовали выждать более зрелого возраста, дабы отбушевали подростковые гормональные бури. За время болезни Роберт, как выражались, обрел чрезвычайную охлажденность ума, резкость в суждениях и скрытность намерений, что весьма и весьма осложнило его отношения с окружающими. Кроме того, у него неожиданно обозначились четкие политические взгляды; как ни странно, в семье добродушного философа Олбэни, невероятно далекого от каких бы то ни было государственных коллизий, вдруг появился фанатичный поклонник короля Ричарда и всех его деяний! Близость к трону позволяла сыну корнуолльского властителя видеть монарха достаточно часто, и он никогда не упускал такой возможности.