Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

– Однако, Роберт, прости, не истолкуй мои слова неправильно, но ты метишь в короли.

– Нет. Мне этого не нужно. Я согласен быть Верховным Канцлером. Лишь бы она была рядом, и я мог ей служить. У ее высочества нет Дара. Только я наследник Алурского портала. Это юмор в вашем стиле, сэр Дэниел – Корнуоллы сменяют Плантагенетов.

«У Скифа такого Дара тоже нет, – подумал Дин. – Стало быть, в скором времени наш профессор Контактных наук примется искать себе личного Проводника, да не простого, а невидимого-неслышимого, которого не отследишь, не вычислишь – очень это в его стиле, да и положение обязывает. Всех ли одаренных Плантагенетов ты, мальчик, сосчитал?»

– Что ж, Роберт, звучит хорошо, – сказал он. – От души желаю тебе счастья.

– Вы ничего не спрашиваете о своей судьбе, – заметил Роберт.

– Да, не спрашиваю.

– Правильно, я ничего о ней не знаю. Надеюсь, мы встретимся еще не раз.

– Ладно, думаю, это неплохой заключительный аккорд. Я, наверное, пойду, ты знаешь – меня ждет дальний путь.

– Желаю вам удачи, сэр Дэниел. Простите, что называю вас так, но я уже привык.

– Ничего страшного. Да, передай Володе, что я забрал его полбутылки виски из дрезины – он поймет, а я все компенсирую. Да, сколько такая дрезина стоит?

– О чем вы, сэр Дэниел. Для вас эти расходы за счет казны.

– Спасибо, Роберт.

Запустив мотор и завалившись на дощатую палубу своего межпространственного корабля, Диноэл отхлебнул из горлышка уворованной у хорошего человека бутылки и почувствовал, что неудержимо проваливается в сон. «Не проспать бы свою станцию».

«Не проспишь, я тебя разбужу», – ответил «клинт».

«Ну да, стрельнешь в самое ухо».

«Дрыхни, дрыхни. Ты Проводник или кто?»

За время Диноэловых путешествий Мэриэтт тоже было суждено пережить немалые чудеса, и причем такие, которые не просто изменили, а прямо-таки переломили ее судьбу. Не стану здесь рассуждать о сознании и подсознании, напомню лишь, что порой даже самый умный человек не подозревает, какие в нем скрыты таланты, какие фобии, и что же на самом деле управляет его поступками. И вдруг включается механизм, который, к его удивлению, меняет, как казалось, вполне сложившуюся жизнь так, как ему и не снилось. Любовь настигла Мэриэтт на чрезвычайно стабильном участке ее карьеры, когда положение и мировоззрение казались ей неколебимыми, а пришедшая страсть лишь разнообразила и добавляла новых тонов к устоявшейся колее, теории же, которыми был поглощен Дин, при всей их любопытности, и вовсе проходили где-то на заднем плане. Она видела перед собой могучего героя, уверенного в себе человека, а вот в его концепции особо не вдумывалась – то есть вдумывалась, но чувства были важнее.

К его заданию собрать данные о странных персонажах Челтенхэма она отнеслась легко – годы, проведенные в Лондоне, успех, известность, авторитет изрядно добавили ей самоуверенности. Однако результаты изысканий потрясли ее, и, хотя рассказать Дину о возникших подозрениях Мэриэтт не решилась, пережитый шок воскресил в ней страхи, о которых, как казалось, она давно забыла.

Первое, что ее насторожило, – допуск в архивы пришлось запрашивать и ждать; дедушка был на переговорах в Реймсе и помочь не мог. Разрешение, вместе со связкой ключей, она, разумеется, получила, но это были первые двери в Хэмингтоне, которые не распахнулись перед ней сами собой. Ничего особенного, но неприятным холодком потянуло.

Черный зуб датчика, к которому требовалось приложить палец, пропустил ее в Зону одного из хэмингтонских корпусов, где она никогда не бывала и где, кроме нее, не оказалось ни одной живой души. Окон не было, Мэриэтт зажгла свет, тьма улетела в концы все тех же сводчатых коридоров, и открылось, что вдоль стен этих коридоров тянется бесконечная вереница несгораемых шкафов с нечастыми дверными проемами между ними. Ключи от шкафов у Мэриэтт были, а вот от дверей – нет, она специально, не удержавшись, подергала одну из ручек – бесполезно. Тишина стояла такая, что Мэриэтт то и дело мерещился неясный шум в ушах, а звон ее каблучков раздавался, как гром обвала в горах. Вновь стало зябко и неуютно, но она была девушкой не робкого десятка и, вооружась заранее припасенными стулом и тележкой, взялась за дело.

Самое трудное оказалось самым легким. Правда, электронного каталога не существовало, приходилось выдвигать длиннющие деревянные ящики с бумажными карточками, но архаичная алфавитная система работала безупречно, и довольно скоро все данные исследований по Диноэлову списку были у Мэриэтт в руках. Бегло пролистав первую папку, она поняла и то, о чем спрашивал Дин, и то, что нашла, за чем пожаловала в эти пустынные чертоги. Но дальнейшие поиски привели ее в необъяснимый и вселяющий тревогу тупик.

Переворачивая страницы, Мэриэтт испытывала полную растерянность. Нигде и никогда она не сталкивалась ни с чем подобным, даже не слышала ни о таких методах эксперимента, ни о таком оборудовании, ни просто о таком подходе. Несмотря на то что – и тут Мэриэтт ничуть не соврала Диноэлу – эти проблемы не были ее специальностью, она, как и всякий нейрокибернетик, как киберфизиолог, работающий в области создания искусственного интеллекта, прекрасно знала все ныне известные способы фиксации активности нейронов и нейронных популяций. Поэтому, собственно, Мэриэтт и была так шокирована. Что это за белковый резонанс? Что это за бредовые цифры молекулярных профилей? Кто, каким путем, и главное, зачем ухитрился посчитать все возникающие где-то молекулы нейромедиаторов и рассортировать их по категориям? И что это за категории?

Дедушка Ричард об этих вещах ни разу словом не обмолвился. К Мэриэтт пришло чувство, знакомое лишь немногим, избранным исследователям: что она перешагнула некую запретную черту и теперь пребывает на территории Неведомого. Чувство это Мэриэтт совсем не понравилось, но она была настоящим ученым. Быстро сориентировавшись все по тем же указателям, она отыскала одну из собственных тем – моделирование и трансформация аксона. И тут у нее, как в старинном романсе, упали руки, и она не поверила собственным глазам.

Тут не было никаких методических чудес или загадок, исследования шли по традиционным стандартам GLP, до некоторой степени удивляла разве что статистика – словно не доверяя себе, Ричард, сверх всякой необходимости, многократно повторял опыты, бесконечно уточняя разные ничтожные подробности, которые сам же именовал «вошести». Своей любимой гелевой ручкой он делал саркастичные пометки прямо на протоколах экспериментов, Мэриэтт прекрасно узнавала его аккуратные жирные крестики, зачерненные длинные стрелки и почти болезненное пристрастие вписывать свои замечания в самых невероятных местах – на узких, совершенно не предназначенных для этого полях, в пространствах под заголовками, и едва ли не вверх ногами на крохотных, свободных от текста, пятачках. Но сами опыты были те самые, на идею которых ее навели беседы с дедушкой: энергетическая перегрузка, импланты, бустеры Леклерка – все то, что создало ей имя в научном мире и принесло сегодняшнюю славу. Получается, что Ричард некогда сам проделал весь путь и не сказал никому ни слова, в том числе и ей? Но зачем? И когда?