Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Мэриэтт посмотрела на даты и не поверила глазам. Сорок седьмой год. Это как? Выходит, что Ричард больше двадцати лет держал под спудом открытие, положившее начало целому направлению в нейрокибернетике. Но почему? И почему обманул ее, Мэриэтт? И еще. Минутку, минутку. Хэм и Леклерк опубликовали свои работы в пятьдесят шестом. Откуда манжетные нанобустеры могли взяться в послевоенном Лондоне? Но допустим, допустим… Где тогда записи предыдущих исследований и где данные последующих?

Махнув рукой на обед, Мэриэтт просмотрела все папки во всех шкафах, от которых у нее были ключи. Безрезультатно. Либо где-то имелся другой более подробный архив, либо творилась совершеннейшая чепуха: в незапамятные времена, осененный необъяснимым прозрением, дедушка Ричард добыл где-то еще не существующие в природе научные данные, провел серию блестящих, можно даже сказать, гениальных экспериментов на опять-таки несуществующих материалах и, почему-то бросив все на полпути, запер эту информацию в сейф, дожидаясь приезда внучки, от которой, кстати сказать, он тоже всю эту историю скрыл. Как такое возможно?

Документов по другой тематике шкафы хранили бессчетное количество, но тут Мэриэтт откровенно признала собственное бессилие – что-то понять или хотя бы примерно разобраться было решительно невозможно. Это был совершенно иной уровень, о таких схемах и методах она в жизни не слыхала, и все эти цифры, баллы, коды и локации ей ровным счетом ничего не говорили. Не помогали ни даты, ни дедушкины комментарии. Чтобы вникнуть, требовалось немало времени и помощь грамотного специалиста – но времени у нее не было, а специалист, как выяснялось, даже и не собирался раскрывать свои секреты. В паре случаев научное чутье подсказало Мэриэтт, что речь идет об эксперименте по кольцевому принципу с неразъясненно-бесконечным вливанием нового материала, что подтверждал наскоро набросанный рукой дедушки Ричарда рисунок в виде кружка с отдельными заштрихованными сегментами. Рисунок Мэриэтт сфотографировала, но этим ее достижения и ограничились.

Она вернулась к той, первой папке и вновь задумчиво ее пролистала. И здесь ее настиг очередной сюрприз. Изнутри, к задней крышке с мраморными разводами, прилип листок – если верить языку вещей, бесцеремонно вырванный из пасти зажевавшего его принтера. Никакого отношения к содержимому папки листок не имел и явно оказался там случайно – тонкая, почти папиросная бумага, бледно-дымчатая распечатка, точнее, ее обрывок, часть фотографии, изображающей не то облом, не то скол вроде бы стены, а вроде бы и балки, а может, и не стены и не балки, а, скажем, геологоразведочного керна из скважины. Поверх – вновь дедушкиной рукой – обычные крестики и стрелки плюс колонка цифр. И все.

Но у Мэриэтт при виде этой мутной во всех смыслах картинки отчего-то сжалось сердце. От разодранного листочка дохнуло ужасом, отголоском тех кошмаров, которые она когда-то изгнала из памяти, заперла в сундук под семью замками и навеки замуровала в недрах и толщах. И вот теперь благодаря невнятной бумажке Мэриэтт ощутила, как там, за теми самыми запорами-засовами, вдруг шевельнулось нечто неумершее и страшное. И одновременно еще одна мысль неожиданно пришла в голову: а ведь если бы не Диноэл, она бы ничего этого не узнала.

Однако посвящать Диноэла в свои страхи и подозрения Мэриэтт в тот раз не стала. Она была человеком взвешенных решений и, кроме того, не зря воспитывала в себе дисциплину мышления. Что ей известно? Да, в общем, ничего – горсть странных фактов и неясные догадки. Что же, броситься Дину на шею с криком «Любимый, ты был прав»? Но в чем прав? Выражение «себе на уме» давно уже стало для Мэриэтт чем-то наподобие жизненного кредо: в трудной ситуации она не торопилась ни доверять постороннему суждению, ни делиться с кем-то пришедшими в голову соображениями. Надо все обдумать. Выдержки на это у нее хватало.

Но процесс уже пошел – призраки, пожравшие разум отца, вновь ожили в душе дочери. В ту ночь, когда, крадучись, Диноэл вступил под своды Челтенхэмского замка, Мэриэтт вновь услышала во сне железный плач поездов и проснулась от этого плача, да так, что едва не подскочила на кровати.

– Это была репетиция, – произнесла она вслух.

Да. Вот почему дедушка Ричард столько раз повторял опыт по трансформации аксона. Его не волновал результат, он был Ричарду известен заранее, ему важно было учесть и предусмотреть все те мелочи и случайности, которые могли возникнуть, когда все то же самое начнет проделывать Мэриэтт. Король стремился обезопасить себя от любых неожиданностей на этом пути.

Она встала и зажгла настольную лампу. Вот он, злополучный листок, предвестник беды, преступно вынесенный из хранилища. Нет смысла таиться от самой себя. Разумеется, это Грэйвсендская стенка – та, что забрала жизнь Салли. Если бы Салли не погиб, она никогда бы не уехала на Тратеру, в Лондон. А в Лондоне ее уже ждала карьера, тщательно подготовленная еще в сорок седьмом году. И Диноэл сейчас бы не отправился в смертельно опасное путешествие на Челтенхэмскую скалу. Не рассказал бы о страшных делах Ричарда, о его далеко идущих планах… От всего этого сбежал отец, считавший Ричарда самим дьяволом… Что же это – просто паранойя?

Мэриэтт в полной мере ощутила на себе то, что можно было бы назвать «синдромом Бабингтона» – человек еще толком ничего не понял, не разобрался в ситуации, но уже явственно ощущает себя во власти необъяснимых и недобрых сил. «На темной стороне Луны живут злобные карлики», – говорил ей отец, когда, напуганная его криками, она будила его среди ночи – Джулианна работала в двойную смену. Эта фраза Гарри почему-то непрерывно крутилась у Мэриэтт в голове. Злобные карлики сделали из нее пешку в чужой, неизвестно к чему ведущей игре. Об этом и говорил Диноэл. А он не появился ни на следующий день, ни на следующую ночь. На вторые сутки, после часа дня, у Мэриэтт сдали нервы, и она помчалась в дом Дина на Куинсмилл-роуд.

Девицы встретили ее приветливо – Мэриэтт десять раз возблагодарила судьбу за то, что за время предыдущего отсутствия Диноэла сумела наладить с ними отношения, – но опасений ее не разделили.

– Эко диво, – сказала закаленная в передрягах Алексис. – Бывало, на полгода пропадал – хорошо, ему начальство все спускало. Не то еще было, не то еще будет.

Эшли тоже не слишком беспокоилась.

– Заминки в нашем деле – вещь обыкновенная, – заметила она. – К тому же точных сроков шеф не называл. Так что пока рано о чем-то говорить.

И тут она высказала чрезвычайно разумную мысль:

– Поезжай сама в Челтенхэм. Тебя-то уж точно никто остановить не посмеет.

У Мэриэтт загорелись глаза.