Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Бэклерхорст, не отступая от позиции, которую когда-то заявил Ричарду в памятную ночь после схватки с кланом Гамильтонов, назвал Солуэйский договор обманом и грабежом. Левобережье Твидла его интересовало мало, и за территориальную целостность Шотландии завоеватель тоже не слишком беспокоился – он сам только что воссоздал ее огнем и мечом, зато Аквитанию новый эдинбургский владыка, подобно своим предшественникам, желал видеть шотландской. Бристоль и весь Корнуолл мгновенно оказались прифронтовой полосой, а из Лондона вниз по Твидлу на громадных баржах к Джевеллину двинулись сразу два горно-проходческих щита, которые использовались для постройки Бернисдельских водосбросов. Ричард решил соединить Аквитанию с метрополией двумя тоннелями под горными хребтами и, с учетом прохождения примерно двухсот метров в сутки, он рассчитывал уложиться в четыре года и тем навсегда поставить точку в этом взрывоопасном вопросе.

В итоге началась знаменитая Аквитанская война, которая очень скоро намертво завязла в тех самых Джевеллинских ущельях, превратившись в Аквитанское стояние – заперев друг друга в горных коридорах, противники потеряли всякую возможность и наступать и отступать, и дело пошло к тому, что вожделенный кусок пирога приберет к рукам Франция, давно считавшая Аквитанию своим законным заморским департаментом, или Испания, до зарезу нуждавшаяся в морской базе для своих армад, готовых стереть с лица земли проклятых британских еретиков. В конце концов после долгих мытарств и проволочек был заключен Кроненбергский мир – произошло это в Дании, и об этом стоит рассказать отдельно.

Дания была полуостровом, клином врезающимся в Северное море, а другим концом – в английские земли. Западный край был скалистым и приподнятым, зато все остальное пространство – низменная равнина, жители которой в окружении меланхоличных коров издавна занимались производством молока, масла и знаменитого датского сыра. На западных границах стоял замок Кроненберг – резиденция короля Карла-Густава IV. Был он человек тихий и миролюбивый. До пятидесяти пяти лет он оставался принцем – уж больно жизнелюбив оказался его венценосный родитель, – но отнюдь не страдал и к власти ничуть не рвался. Став королем, женился на девушке из простой семьи [2] Простой дворянской семьи. и приготовился до конца дней наслаждаться спокойствием и семейным уютом, не мечтая ни о какой славе. Но не тут-то было.

Первым в датские пределы ворвался его величество Уильям Ричмонд. В Кроненберге он обнял Карла-Густава, пожал руку, назвал братом и предложил военный союз против богомерзкого Ричарда Глостерского Губастого. Естественно, вслед за Ричмондом пожаловал и сам Губастый Глостер, и прямо под стенами Кроненберга произошла битва, за которой Карл-Густав и его супруга Рогнеда с ужасом наблюдали с крепостной стены. Король Уильям был наголову разбит, и Губастый зарубил его своим длинным волнистым мечом, после чего пожал Карлу-Густаву руку, обнял и незамедлительно отбыл на север, воевать со Свеном VIII.

Не успел датский король опомниться, как на неостывшие еще равнины вторгся Шелл Бэклерхорст. Масло и сыр его не интересовали, его интересовал Ричард, и вот почти два года они носились по Дании как смерч, пугая крестьян и коров, и нещадно громили друг друга. Карл-Густав с грустью наблюдал за этим с башен Кроненберга.

В конце концов, по просьбе обеих сторон, в качестве третейского судьи вмешался всемогущий Кромвель, и Северная война закончилась. Все в том же Кроненберге подписали мир, проведя по огромной карте вожделенную границу. Карл-Густав смотрел на это с печальным недоумением – почему же с самого начала нельзя было вот так сесть за стол и договориться? Королева Рогнеда распоряжалась приготовлениями к пиру. В итоге Бэклерхорст и Глостер пожали Карлу-Густаву руку, обняли, назвали братом и разъехались восвояси.

Но не успела еще успокоиться в лужах вода, растревоженная копытами иноземных коней, как в Данию принесло герцога Чарльза, более известного как Чарли Конюшня. Он обнял Карла-Густава, назвал братом и предложил бредовый проект некой Северной Империи, которую собирался основать, воспользовавшись отсутствием Глостера. Карл-Густав обмер. Он знал, что обычно за этим следует.

И угадал. И Глостер, и Бэклерхорст ревностно следили за своими свежими северными границами и вовсе не собирались отдавать недавние завоевания какому-то бесноватому. Вчерашние противники, неожиданно став союзниками, вломились в Данию с двух сторон и в несколько недель размолотили войско Чарли, после чего, естественно, Ричард Губастый разрубил того напополам своим волнистым мечом. В Кроненберге вновь закатили пир, Карла-Густава назвали братом, обняли, пожали руку и разъехались воевать в другие края. Когда на востоке и на западе стихло чавканье подков по плодородным датским низинам, вконец очумелый Карл-Густав мог с изумлением констатировать тот факт, что поле битвы осталось за датской армией. Датчане окрестили короля Густавом Непобедимым.

Больше никаких военных потрясений в Дании не происходило, но кроненбергское гостеприимство так запало в душу воителям, что все конференции весьма далекой от северных морей Аквитанской войны они по старой памяти устраивали в Дании, с удовольствием ели пироги королевы Рогнеды и разносили по всему миру славу датских сыров. Кромвель, Фонда, Глостер и Бэклерхорст спорили и переругивались за полюбившимся им круглым столом в королевской библиотеке, и за этот стол, само собой, приглашали и Карла-Густава, и даже время от времени давали ему слово. Народ прозвал своего короля Густавом Миротворцем, а в последующих веках за проявленную военную и государственную мудрость его именовали не иначе, как Густав Великий.

Конец внутренней интерлюдии.

Несмотря на то что и Ричард, и Бэклерхорст считали датские соглашения не более чем временной передышкой (шотландские войска формировались и пополнялись, англичане с мрачным упорством рыли свои тоннели, в Бристоле и Саутгемптоне строились новые фрегаты), Кроненбергский мир оказался на удивление прочным. Причиной тому стало чудо.

К сожалению, как это нередко случается с чудесами, добиться точного описания или даже представления, что же конкретно произошло, очень трудно – факты теряются в том множестве домыслов, которыми мгновенно обросла эта история. По одной версии, Бэклерхорст вместе с Ричардом оказался в числе почетных гостей на фотовернисаже, по другой – прямо во время очередных переговоров в Кроненберге Ричард показал ему альбом некоего фотохудожника – оба властителя свято соблюдали курьезную клятву, данную в ту памятную эдинбургскую ночь: не позволять политике влиять на дружеские отношения даже в периоды самых отчаянных конфликтов. Как бы то ни было, искусство фотографии откровенно потрясло шотландского монарха. Бэклерхорст был покорен раз и навсегда. Французский ботаник, знаток старинных гобеленов, неожиданно для всего мира ставший жестоким и изощренным завоевателем, патологически лишенным чувства страха, вдруг понял, к чему по-настоящему лежит у него душа. Двое весельчаков, Кромвель и Глостер, с шутками и прибаутками продемонстрировали ему действие фотоаппарата и то, как при помощи компьютера кадр можно сделать светлее, темнее, синее, зеленее или просто черно-белым. Шелл вернулся в Эдинбург, сухо, но в самых изысканных выражениях простился с ошеломленными до остолбенелости родными и соратниками, в две скупые строчки отрекся от престола и улетел в Стимфал. Там он купил трехсотый «Кэнон», ввернул в него сигмовский объектив (кажется, 70–300) со встроенным модулем для макросъемки и начал экспериментировать. Уже через год у него была собственная студия, через три он вошел в рейтинг, через пять – в шорт-лист.