Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

– Знаешь, каково это – рассматривать организм в микроскоп? Это полет. Помнишь, как мы летели на самолете?

– Я уже один раз летала, только я была еще маленькой и ничего не помню.

– Ну вот. В микросокоп внизу, через столб света, ты видишь картину как с самолета, только там не унылые квадраты земли с огородами и домами, где дураки смотрят телевизор, а весь человеческий организм с его тайнами – печень, почки, желудок… что угодно. Если же не человеческий – это еще любопытнее, но и гораздо труднее. Зато ты видишь, где что не так, а где что-то можно изменить… Интереснее этого нет ничего на свете.

– Дед, ты все на свете знаешь?

– Все знать невозможно. Но кое-что знаю. Как сказано, я не всеведущ, но осведомлен.

– Кем я стану, когда вырасту?

– Очень известным ученым. В этом я постараюсь тебе помочь.

– А я выйду замуж?

– Конечно, выйдешь.

– А за кого?

– За двух друзей. Сначала за одного, потом за другого. Кстати, переживешь обоих.

– Дед, а дети у меня будут?

– Да, трое – двое мальчиков и девочка. Старший, правда, умрет молодым, но перед смертью станет знаменитым, а кроме того, познакомится с очень интересным человеком.

– Дед, ты такой фантазер, – сказала Мэриэтт, но на минуту ей стало не по себе.

Мэриэтт одиннадцать лет.

– Дед, я хочу выйти замуж за герцога.

– Почему же именно за герцога?

– Да, и чтобы он разбирался в старинных картинах и в антиквариате.

– Любопытно. – Ричард вытянул ноги, насколько это возможно в автомобиле. – И о чем же ты будешь разговаривать со своим герцогом?

– Как это о чем?

– Да, вот именно. Брак – это диалог. Он же захочет с тобой поговорить о старинных картинах и всяких редкостях, а ты ему что ответишь? Вот он тебя спросит: дорогая, что ты думаешь о моделировке задних объемов на полотнах позднего Брейгеля? И что ты ответишь?

– Не знаю, – прошептала Мэриэтт, сбитая с толку подобной перспективой.

– Не знаешь, и герцогу с тобой станет скучно. Но это еще не самое ужасное. Хуже всего то, что очень быстро найдется девушка, которая в этом всем разбирается, и разговаривать с ней герцогу станет намного интереснее, чем с тобой. А потом и не только разговаривать.

– А что же мне делать? – пробормотала Мэриэтт.

– Готовиться заранее. Узнай как можно больше о старинных художниках и вообще истории искусства. Главное, чтобы ты сама это любила. И когда ты встретишь подходящего человека – ну, того самого знатока, – никакого конфуза не произойдет. Между прочим, если он и не будет герцогом, ничего страшного. В случае чего я сделаю его герцогом за пять минут.

– Дед! – засмеялась Мэриэтт. – Да разве такое возможно?

– Это-то как раз проще всего, – вздохнул Ричард.

– Мэриэтт, я хочу, чтобы ты как можно раньше занялась делом, как можно раньше начала учиться. Ты уже большая девочка, и я буду разговаривать с тобой как со взрослой. В Евангелии сказано: «Что делаешь, делай быстрее». Если отвлечься от того, кому и при каких обстоятельствах это говорится, то эти слова – девиз всякого разумного человека.

Тут Ричард сдвинул рукав пиджака.

– Знаешь, что это такое?

– Это часы.

– Верно. А еще?

– Ну… – Мэриэтт задумалась – была у нее такая замечательная способность. – Очень хорошие часы.

– Тоже верно, – согласился Ричард. – Фирма «Брейтлинг». Но еще, Мэриэтт, это алтарь. Алтарь того единственного Бога, с которым мы соприкасаемся в жизни и который в самом деле правит этим миром. Кому на этом свете мы можем доверять? Другу? Брату? Жене? Нет. Только ему, только вот этой его стрелке. Он суров и неумолим, но тем чудеснее бывают его дары. По его воле вот такая кроха, как ты, превратится в хорошенькую девушку, потом – в зрелую женщину, а в итоге она попадает в печь с газовыми горелками, а потом и в мельницу со стальными шарами. Все происходит очень быстро, времени – вот этого самого, на этом вот циферблате – нам отпущено очень мало. Надо спешить! Тупой Элам Харниш был в чем-то прав – «время не ждет»! Вспомни Питера Пэна. Крокодил, внутри у которого тикают часы. Великий символ. Этот крокодил стоит у каждого за спиной, и от него не убежать.

Тут Мэриэтт ни с того ни с сего решила блеснуть эрудицией:

– Ирландцы говорят: когда Бог создал время, он создал его достаточно.

Ричард засмеялся:

– Отвечу тебе другой цитатой: «Отец ее был ирландец, и этим все сказано». Я люблю ирландцев, но и свою голову на плечах иметь неплохо. Поэтому. Надо начинать как можно раньше. В жизни тебе захочется и того и сего, и пятого и десятого, и самое противное – лежать на смертном одре и думать: «Эх, сколько всего зря упущено!» Займись-ка ты медицинской наукой – как твоя мама. Тут я могу тебе помочь, и этим надо воспользоваться – прошибание стен лбом, кроме прочих милых особенностей этого занятия, еще и тоже отнимает много времени.

– Дед, значит, сейчас я красивая, а потом превращусь в противную старуху, как мачеха Золушки?

– Дорогая, время – это фильтр. Поначалу все девушки хорошенькие, и вовсе не потому, что такие уж красивые, а потому, что просто молодые. Но время ведет отбор, и когда очарование юности улетает, становится ясно, кто был по-настоящему красив, а кто был просто милым бутончиком. Но бывает и наоборот – иная дурнушка к старости что-то получает в дар от времени и чудо как хорошеет. Знаешь, как говорят – откуда что взялось.

– А я?

– Ну, ты и в тридцать, и в шестьдесят будешь чертовски симпатичной – это я тебе обещаю.

– Я открыл бы этот филиал прямо в Чикагской Окружной, – кстати, почему ее называют «Каунти»? – чтобы ты могла работать рядом с мамой, но там просто физически нет места. Поэтому пришлось переместиться чуть дальше – в Принстон-Плейнсборо.

В дедушкиных лабораториях Мэриэтт нравилось. Неимоверная, леденящая душу острота микротомного ножа. Мозаичный рисунок арканзасского камня, по которому, срезая слой масла, этот нож раз за разом летает вперед-назад. Волшебные переливы специальных красок. Аромат воска из дышащего теплом чрева термостата. И самое главное – красота картин, открывающихся под микроскопом – ажурная решетка дистрофии печени – тончайшее кружево смерти, черный узор имрегнации серебром, похожий на отцовские рисунки, архитектурное плетение балок костной ткани, добродушные грибы пейеровых бляшек под частоколом кишечных ворсинок. А уж алхимические, темного стекла широкогорлые бутыли батареи восходящих спиртов вообще были как из сказки.

Она любила наводить порядок в лаборатории. Это успокаивало, и казалось, такой же порядок устанавливается в мыслях.

– Это твое царство, – говорил Ричард. – Этот колодец света в микроскопе – волшебный тоннель в твое убежище, твою крепость. Что бы ни произошло в жизни, ты всегда можешь сюда уйти, и здесь тебя никто не потревожит. Слушай меня внимательно, я посвящу тебя в таинство. Для того чтобы часть организма дала себя рассмотреть под микроскопом, она должна стать произведением искусства. Шедевром. Художник, который создает эти картины, называется гистолог. Такие же мастера в старину делали витражи. В этих вот шкафах со стеклами – коллекция таких шедевров. Чтобы создать подобное чудо, надо много знать, секреты передаются из поколения в поколение…