Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

– Я очень люблю Густава Климта, – сказала Мэриэтт.

Салли вновь уставился на нее с восхищением, а Мэриэтт зачарованно смотрела в его глаза, которые, как известно, окна души. За этими окнами видела незнакомый, волшебный и очень праздничный мир.

– За последние десять минут ты потрясаешь меня уже в третий раз, – сказал он. – Представь, я сам сумасшедший поклонник Климта. А ты знаешь, что через месяц в Нью-Йорке его выставка? Собрания частных коллекций? Поедем?

И дальше началось. Маховик стронулся с мертвой точки. С утра до вечера лишь одно: «Салли, Салли, Салли». Гулкий и особенно мягкий звук двигателя «Тарантула». Он слышен издалека, и от него прыгает сердце. Невероятный гудок – словно у локомотива. Разговоры о живописи и книгах, поездка на барбекю – Салли мастерски жарил мясо, потом на озеро – Салли совершенно не умел обращаться с веслами, потом он рисовал ее портрет – «Твой отец был прекрасный художник, почему же он ни разу тебя не нарисовал?» Отношения стремительно наращивали обороты. У нее – клиника, у него – мастерская, но в оставшееся время они почти не разлучались, о чем-то все время спорили, что-то друг другу постоянно доказывали, Салли рисовал ее бессчетное количество раз, а в это время, согласно концепции великого сердцеведа Стендаля, между ними что-то росло и кристаллизовалось.

Ливень, окно мансарды распахнулось, Салли полез закрывать, взялся за ручку, и в тот же момент поворотно-откидная створка вдруг перестала быть и поворотной и откидной, а провалилась вниз и зависла как раз на той интеллектуальной железяке, которая и должна была обеспечивать ее универсальное вращение во всех плоскостях. Прямоугольная колонна дождя привольно вступила в комнату. Салли помчался за табуреткой:

– Мэриэтт, подержи там, снизу!

– Тут что-то не пускает!

– А, черт, у меня же там куртка висела! Сушить повесил, ха-ха… Сбрось ее на пол!

– Застряла!

– Там вешалка, просто выдерни ее!

В итоге трехстекольное чудище встало на место, и, промокшие насквозь, они остались стоять, глядя друг на друга, и тут поняли, что если сейчас не поцелуются, произойдет конец света, небо упадет на землю, Мичиган выйдет из берегов. Салли взял ее за плечи, Мэриэтт почувствовала жар его рук сквозь мокрую ткань, и тут как чека вылетела из гранаты. Обоих словно прорвало – они целовались не просто увлеченно, а самозабвенно и едва ли не с яростью, сдавленно рыча и подвывая.

– Я полюбил тебя с первой же минуты. У тебя неисчерпаемая внешность.

– Что это значит? – прошептала она – сердце колотилось так, что отдавало в горло.

– Внешность любого человека, – тоже шепотом ответил Салли, – это пять-шесть планов. Увидел их – и все ясно. А на тебя можно смотреть, как на море. Все время что-то новое. Или как слушать музыку – никогда не знаешь, что будет дальше. Господи, как же я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю.

– Но я не имею права. Я человек шальной… Сейчас я тебе кое-что покажу.

Они вдруг оказались в углу, возле полок, Салли вытащил потертую папку. Мокрые пряди прилипли ко лбу, глаза горели. На разноцветных листах перед Мэриэтт развернулись объемные разрезы узлов, стрелки, цифры, штриховки.

– Это двигатель, моя идея. Я ведь еще учусь в Массачусетском технологическом. Есть еще аккумулятор и даже генератор… Если не выйдет с живописью – подамся в Нью-Йорк, попробую продать их «Мартину Бейкеру» – вместе с собой. Видишь, как меня швыряет? Мэриэтт, я ищу себя, человеку отпущено мало времени…

– Ты мятежный дух, – заметила Мэриэтт. – Почему ты перестал меня обнимать?

– Ты уже определилась, ты нашла себя в жизни, в этой своей медицине, тебе повезло. Я тоже хочу этого, хочу стабильности, хочу семью, но начинаю бояться, что мне так и суждено болтаться без руля и без ветрил, и это однажды может плохо закончиться, и я боюсь за тебя, потому что как-то так вышло, что без тебя я своей жизни уже не представляю.

– Как приятно слышать, – прошептала Мэриэтт.

И они вновь набросились друг на друга с прежним пылом.

– Я начинаю понимать, почему считается, что любовь пахнет смертью. Неожиданное чувство… Мэриэтт, ведь мы можем погибнуть.

– Ну и пусть. Зато будем вместе.

Несмотря на всю странность разговора, Мэриэтт нравилось его направление.

Неизвестно, чем бы закончилась эта беседа (а может быть, даже очень хорошо известно), но тут вдруг, очень некстати, появился Мэтт – благодаря минимализму устройства лестницы его голова показалась прямо из пола.

– Откуда льет? – жизнерадостно закричал он. – Эге, да на вас сухой нитки нет! Срочно надо выпить, не то простудитесь!

Мэриэтт пришлось познакомиться с муками ревности. У античного красавца Салли отбоя от девчонок не было, хотя по байкерским меркам ему не хватало брутальности – еще большим успехом пользовался его бритоголовый соперник Реджи Барк со зверской рожей, – однако романтический облик Салли вкупе с присущей долей таинственности обеспечивал зашкаливающий градус женского внимания. Сердце у Мэриэтт сжималось, и пару раз по зловещему анонимному звонку она все бросала в лаборатории, прилетала в мастерскую, и растерянный Мэтт становился свидетелем весьма драматичных объяснений. Завершались они, впрочем, вполне благополучным, хотя и не менее бурным финалом, заставлявшим смущенного механика, покашливая, удаляться за стенды или спускаться на нижний этаж.

Еще Мэриэтт терзали ужасные сомнения, которыми она делилась с зеркалом в ванной. Понравится ли она Салли как женщина? Сможет ли она в постели дать ему то, что он захочет? Говорят, бывают ужасные случаи, и у людей все распадается…

Однако ни до чего серьезного дело у них пока не доходило – бог знает почему, ни клокочущий страстями Салли, ни вдумчивая Мэриэтт не решались переступить черту. А там подошло время ехать в Нью-Йорк, на выставку Климта. Перед отъездом Джулианна, все это время философски созерцавшая их безумства, сказала: «Как вдвоем уехали, так уж постарайтесь вдвоем и вернуться».

В эту поездку Мэриэтт впервые поняла, какое бесхитростное и огромное счастье просто находиться рядом с любимым человеком.

Поначалу Салли был радостно оживлен.

– Смотри, какое сумасшедшее богатство ракурсов! Странно, почему никто еще не сравнивал Климта с Тулуз-Лотреком? Им обоим было все равно откуда смотреть, все равно получался шедевр! Климт, я думаю, тоже запросто мог рисовать афиши, да еще какие!

Но чем дальше они шли по залам, тем больше Салли мрачнел.

Они стояли у золотой «Данаи», а за их спинами, на противоположной стене сиял неистовством красок прославленный «Парк». Салли хмуро, исподлобья смотрел на картину и грыз уже не ноготь, а весь палец.