Вера Ковальчук - Северянин

— Не питаюсь и не люблю. Буду есть с глубочайшим отвращением, но все равно буду. А потом меня будет им долго тошнить…

— И все ради того, чтоб насолить мне! Заработаешь несварение желудка, болван, а толку… — но скандинав уже не злился. Он встал, свернул плащ и привычно взнуздал коня. — Ладно, поехали. Чтоб я еще хоть раз согласился кому-нибудь помогать…

Он взгромоздился на лошадь, и та охотно пристроилась в хвост единорогу. Эти двое явно успели найти общий язык, и молодой мастер опасливо подумал — как бы жеребец не решил уйти вслед за чудесным существом с лошадиной гривой и изысканным рогом, когда тот решит все свои волшебные проблемы. Как он тогда без скакуна? Еще ничего, если ехать будет не на ком, — он все равно до сих пор предпочитал ходить пешком, — а вот таскать на себе все вещи — это невесело.

— Уж не собрался ли ты сманить у меня моего коня? — бросил он вслед глянцево-черному крупу единорога, который буквально растворился в ночи — только хруст валежника под копытами указывал направление.

— Зачем мне твой конь? — удивилась тьма приглушенным голосом единорога.

— Ну, мало ли… Он уже, кажется, твоих мыслей слушается, не только слов.

— Я с ним говорю на своем языке. Ты его просто не слышишь.

— Какая разница?! Вот он тебя слушается, а меня, может, уже и нет…

— Так надо найти слова, чтоб послушался… Да ладно тебе. Не нужен мне твой конь. Что я с ним делать буду? Верхом ездить?

— А ты бы смотрелся! Кругом жеребец на жеребце…

— Ох, люди-люди… Какие ж вы трепачи… Ну, тише. Подходим уже.

Викинг с трудом направлял коня, слушая шорох листьев под копытами единорога. А потом лес внезапно расступился. Оставалось лишь поражаться, как это Агнар умудрился прозевать приближение к опушке, — ведь на равнинах, на берегах рек и морей, даже в снежные зимние ночи тьма никогда не бывает непроглядной. И, выходя из-под лесного свода, человек сразу начинает видеть во много раз больше, чем до того. Но главное, еще только подходя к открытому месту, он ориентируется на него почти как на пламя костра — сквозь прогалины и разрывы между ветвями видно небо, хранящее в себе память о свете, если не сам свет.

А здесь луг появился внезапно, и так же внезапно покатился с пригорка вниз, к сочному, удобному, самому лучшему пастбищу. Где-то в стороне, очевидно, протекала река, потому что такая густая трава вырастает лишь вблизи реки или озера. Но с того места, где скандинав остановил коня, он не видел глади воды. Зато он увидел добрых два десятка небольших костров, описавших два идеально ровных кольца вокруг пирамидального, ступенчатого холма, который возносился на такую высоту, что и представить было бы невозможно, если бы молодой мастер раньше не увидел альвийских чертогов и кузни рудознатцев-карликов.

Такими высокими в его краях были только горы, но посреди равнины Британии подобной горы оказаться не могло, к тому же такой правильной формы. Наверняка это было творение рук человеческих.

Изрядно попутешествовав в своей недолгой жизни, еще в своем времени, в привычном ему мире: в Скандинавии, Нейстрии, соседних областях, где ему приходилось бывать по делам, Агнар успел насмотреться на величественные, прекрасные архитектурные и скульптурные произведения искусства, сделанные человеческими руками. Раньше он решил бы, что пирамиду сложили какие-нибудь гиганты, существа, задевающие головами облака.

Но теперь он без труда поверил, что здесь потрудились люди, и даже если при возведении «ступенчатой горы» им помогали альвы, от этого почти ничего не менялось.

Однако помимо пирамиды и ощущения близости некоей силы, — похоже, единорог не солгал! — он увидел еще и костры, а также двигающиеся рядом с ними фигуры в длинных светлых одеждах. Они были не слишком далеко, но даже будь они на большем расстоянии от него, викинг все равно узнал бы друидов, причем высшей касты: он заметил, как пламя костров играет на золотых нагрудных и головных украшениях.

Еще одно скандинав почувствовал. Что-то вдруг врезалось ему в шею, налилось жаром и тяжестью. Можно было подумать, будто он по какой-то прихоти тащит на груди свинцовую болванку. Молодой мастер порывисто прижал ладонь к груди — и ощутил, как под ладонью пульсирует что-то напоминающее биение крови в теле человека, но только пульс был немного иной. Теперь, когда он уже освоил чудесное зрение, для него не составило никакого труда призвать его. Да что там — оно пришло само собой.

Его ослепило сияние, словно неустойчиво поставленный на кромку шар, балансирующий на верху самой верхней, седьмой ступени пирамиды. Это сияние, будто паук свою паутину, раскинуло во все стороны тонкие и толстые полосы света и силы, одна из которых упиралась и в грудь Агнара. Он чувствовал, как мощь переполняет его, как проясняется и становится намного детальнее волшебное зрение… Но понял он также и то, что все это видит не только он, но к окружившие пирамиду друиды.

— Ты ошалел, что ли? — воскликнул он в панике — самой настоящей панике, которая порой лишает рассудка, а порой наоборот, ведет человека сквозь волны жизни единственно верным путем. — Ты куда меня привел?..

— Но я же… — возразил единорог, впрочем, без привычной уверенности.

— Ты почему не сказал мне, что тут друидов больше, чем селедок в бочке?!

— При чем тут селедки и бочки?

— Дурак ты с лошадиными мозгами! Бежим отсюда! Скорее!

И, резко натянув повод, он повернул коня обратно в лес, безжалостно колотя его пятками в бока. Скакун, не привыкший к подобному обращению, взвился на дыбы, но твердую руку он, как каждый зверь, угадывал интуитивно, как и момент, когда можно артачиться, а когда нельзя, потому подчинился и галопом понесся в темноту.

Рядом, будто черный призрак, на удивление беззвучно скакал единорог.

Они неслись сквозь лес, и, наверное, только инстинкт лошади позволял ей не врезаться в деревья и пеньки. Агнар, который в любой момент мог налететь на какую-нибудь ветку, низко пригнул голову и благоразумно спрятался за лошадиными ушами. «Главное — не врезаться лбом во что-нибудь твердое», — подумал он и, поколебавшись, прижал нос к лошадиной гриве. Уж куда бы ни нес его жеребец — главное, чтоб уносил как можно дальше от луга, утыканного искрами костров и фигурами друидов. И от яркого кокона света, па который так отозвалось что-то, висящее у него на шее.

Скандинав даже не задумался, что же это у него такое на груди, — он просто почувствовал напряжение собственной и клубящейся вокруг пирамиды энергии, то, как со звоном порвалась ниточка, мгновение назад связывавшая вещицу и ком силы на вершине пирамиды. Понял он и то, что все присутствующие на лугу друиды это тоже почувствовали. А разве они упустят возможность поймать беглого пленника?