Вера Ковальчук - Северянин

Скандинав, мысленно стеная, вскарабкался в седло. Жеребец рванулся вперед и пошел неожиданно крупной, ровной рысью. Он казался неутомимым, и Агнар с облегчением уткнулся в лошадиную холку — отдохнуть. Он уже не боялся, что скакун падет прямо посреди леса, и из чащи придется выбираться на своих двоих.

Они остановились лишь тогда, когда им это позволил единорог, переставший чувствовать за собой погоню. Молодой мастер едва сумел заставить себя расседлать коня, тоже уставшего безмерно, высыпать перед ним остатки крупы, которую вез с собой, и повалился отдыхать. Усталость немедленно столкнула его в бездну сонного небытия, и, впервые в жизни чувствуя, как проваливается туда, викинг с облегчением подумал: «Хоть отдохну немного…»

— Все-таки, это ты взял крест, — гневно сказала Маха. — Зачем ты меня обманул?

— Маха! — простонал он, поняв только одно — отдохнуть не удастся. — Слушай, может, все-таки в следующий раз?

— Когда? Что — в следующий раз?

— Послушай, я не хотел тебя обманывать. И брать ничего не хотел. Я вообще не думал, что какая-то ерундовина на цепочке, положенная вместе с мертвым телом в какую-то нишу, может иметь ценность. Я и забыл о ней…

— Она что, по-твоему, на дороге лежала? Что значит «какая-то ерундовина на цепочке в нише с мертвым телом»? Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?

— А ты почему на меня нападаешь?

— Ты понимаешь, что ты взял? Этот крест — могущественная реликвия Великих Островов. Зачем она тебе? Верни ее немедленно! Я, когда выдавала тебе тайну заклятия, даже не предполагала, что ты решишь себе сувенир на память прихватить!

— Ох уж эти женщины, — вздохнул он. — Как всегда — лишь бы поругаться, а что было на самом деле, нисколько их не интересует. Неважно — глупые, умные — все равно все они одинаковые.

— Ладно, — она явно сделала усилие над собой, взяла себя в руки. — Я слушаю. Что там было на самом деле?

— Самое главное — то, что я брал не реликвию друидов, а просто вещицу, валяющуюся как попало. По моему мнению, реликвии так не хранят…

— Только не надо мне указывать, как и где, по твоему мнению, мы должны хранить реликвии!

— Маха, я тебя прошу…

— Ладно, слушаю дальше.

— Я ничего не указываю. Я объясняю. И обидеть не хотел. Теперь-то мне что делать?

— Верни крест, и от тебя отстанут.

— Я бы вернул. Но тут мне подсказали, что это уже бессмысленно, ибо я успел на него настроиться.

У Махи округлились глаза.

— Ты успел — что?!

— Настроиться.

— Как это возможно? Ты же не чародей! Оказался в точке силы, да? Но как?

— Ты верно заметила, я не чародей, поэтому ответить на твой вопрос не могу. Однако факт остается фактом.

— Факт? Ты совершенно в этом не разбираешься. Такого просто не может быть. Отдай артефакт нашим, и они живо во всем разберутся.

— А если окажется, что я прав?

— Это невозможно.

— А если окажется?

— Ну… Если…

— Так вот — я вам эту штуку не отдам. Не отдам свою последнюю надежду на жизнь. А если ты не хочешь, чтоб я погиб, растолкуй мне, как с ней себя вести. Как пользоваться.

— Ты думаешь, я действительно обо всем тебе расскажу? — осведомилась Маха. В ее голосе не было никакой уверенности.

— А разве ты не хочешь, чтоб я выжил?

Она долго смотрела на него. В ее глубоких, влажных, выразительных глазах дрожали отсветы пламени, и ему показалось, будто за его спиной занялся пожар. Лишь усилием воли он заставил себя вспомнить, что встречается с нею не в реальности, а во сне, и потому вокруг может твориться все, что угодно — ему это не угрожает ни смертью, ни увечьем. Любое пламя, которое появлялось здесь, было лишь порождением его или ее разума.

В этот миг, в окружении полумрака, становящегося все более густым и как бы даже осязаемым, Маха показалась ему просто нечеловечески красивой. Девушки даже страшно было коснуться, — казалось, образ ее от одного неосторожного движения развеется, будто сон. Однако он преодолел себя, взял ее за руку. Ладонь показалась ему безжизненной, будто изваянной из камня. Однако пальцы шевельнулись в ответ.

— Хочу, — бесчувственно ответила она.

Несколько мгновений они молчали.

— Я понял, — сказал он со сдержанностью разъяренного мужчины. — Ты теперь на другой стороне. Да?

— Мне придется.

— По долгу службы? Ну-ну…

— Я служу равновесию между миром человеческим и животным. Я не могу отдать тебе крест.

— Но я сам его взял.

— Агнар, неужели ты веришь, что тебе пойдет во благо владение нашей реликвией?

— В первую очередь я хочу выжить, и это, думаю, вполне естественно. А потом, получив гарантии того, что ваши жрецы отстанут от меня, я верну этот крест. Когда обучусь всему необходимому в доступной мне магии.

— Откуда ты знаешь, что с помощью креста можно обучаться? — быстро спросила она — и тут же прикусила язычок. Эффект от мнимой оговорки испортил едва заметный блеск ее глаз — она смотрела на него слегка лукаво, и он все понял.

А еще викинг понял, что, даже если эта женщина желает ему удачи, прямо она ему помогать не будет. Не решится.

— Ладно. А о том, что я нацелился на Магриб, ты расскажешь друидам?

— Нет. Я расскажу лишь, что ты намеревался попасть домой, в Скандинавию.

Маха снова улыбнулась. Улыбнулась очаровательно, и в груди молодого мастера что-то едва ощутимо заныло.

— Я вернусь за тобой, — не выдержал он. — Я приду за тобой, и мне все равно, что об этом думают твои собратья.

И сон прервался. Скандинав со стоном поднял чугунную после короткого сна голову. Над ним стоял разъяренный единорог и старательно толкал его копытом.

— Осторожнее! — пробормотал мужчина, пытаясь открыть глаза. Получалось плохо. — Ребра мне переломаешь.

— Я тебе все кости переломаю, если мне еще час придется тебя будить. Сколько можно-то? Я что, нанимался вокруг тебя плясать?

— Подумаешь, помахал копытом несколько лишних минут…

— Минут? Я тебя уже раз десять поднимал. Ты постоишь-постоишь — и снова валишься мордой в траву. Один раз даже седло взял, я поверил, отвернулся перехватить пучок травы, оборачиваюсь — а ты уже дрыхнешь! Под седлом! Что это такое?! А?

— Ничего особенного, просто я хочу спать.

С большим трудом, не с первого раза попадая ремешком куда нужно, молодой мастер все-таки сумел взнуздать своего скакуна, тоже немного ошалевшего от короткого сна, и взгромоздиться верхом. Часть пути он только и делал, что тыкался носом в колкую конскую гриву, от чего просыпался и встряхивался, пытаясь отогнать сон. Потом все повторялось снова. За то время, что он отдыхал, ночь отступила, давая дорогу утру, но туман еще не успел рассеяться и клубился меж стволов и скудных стебельков молодого, еще не успевшего развернуться и разрастись папоротника.