Шимун Врочек - Золотая пуля [litres]

Мы обожали радио.

Я, тогда еще совсем щенок, в нетерпении крутил ручки настройки, силясь поймать детективную или хотя бы музыкальную волну, но все каналы плотно забила эта мура. И вот мы нащупали историю про следопытов.

Направление. Куда они могли его утащить. Я понюхал песок, разгладил его рукой.

Как читать чертовы следы? В какой стороне его искать?

«Зачем тебе Бак?!» – отчаяние, такое жгучее, родное, снизошло на меня, как херувимов свет. Я лег на дорогу, прижался щекой к теплому песку, закрыл глаза и доверился удаче. Слепая дрянь, прежде она играла на моей стороне, подкидывая если не туза в рукав, то хотя бы старшую карту на стол.

Я плакал, и наконец это были самые обычные слезы.

Вместе с зубом я вырвал из себя все сказочное и волшебное, все дерьмовое и кровавое. Никаких больше чудес.

Я представлял, как свет сочится из меня по капле, я приземляюсь, все ниже и ниже, вминаюсь в дорогу, исчезаю из мира объемных существ, становлюсь трафаретом. Плоской вырезкой.

Пружина сперва начала дрожать, затягиваясь все туже, потом зазвенела, но не распрямилась, а лопнула.

Я окончательно стал обычным.

Я слышал ветер, чуял тепло, песок скреб мне кожу.

Я открыл глаза.

Прямо перед носом лежала игла от швейной машинки. Она указывала вниз – на пересохший ирригационный канал. В этом месте он приходил из пустыни – там прежде колосились поля – упирался в дорогу под прямым углом и дальше шел с ней бок о бок, пересохшая глубокая канава с бетонным желобом, по которому из города тогда текла вода.

– Нет, – отказался я. – Нет. Нет. Нет.

Повторенное десяток раз, это слово обрело силу лезвия. Я отрезал им саму мысль, мельчайшую возможность обнаружить Бака у подножия канала. Я рассмеялся этой глупости, я отмахивался от нее, перевернувшись на спину, скат был очень круг, я хохотал над этой ерундой, съезжая на заднице вниз с десятифутовой высоты, я корчился, хватаясь за пресс, шву не нравился мой глупый гогот, я стонал, но хихикал, растирая отбитые пятки.

Я делал что угодно, лишь бы не смотреть по сторонам.

Тела внизу не было.

Зато висел запах.

Куда ушел смех?

Мне пришлось обернуться, хотя я мог этого не делать, я узнал бы его из миллиона.

Так пахли бойни.

За моей спиной висела отогнутая решетка канализационного коллектора. Дыра того размера, чтобы пролез Бак.

Над входом висела птица.

Кто-то распял ее, аккуратно, безжалостно, расправил каждое перо в крыльях. Нахлобучил на нее кукольную головку, покрасил брюшко синей краской, подвесил снизу зубы на веревочках. Птица пыталась вырваться, зубы стучали друг о друга, кукольная голова смотрела проколами глаз.

Я вполз в тоннель на брюхе, как положено, побитая шавка преклонила колени, не дай бог задеть эти сторожевые зубы. Тоннель был огромен. Мы с горлумом облюбовали дыру в три раза у́же.

Я зажег фонарь, на меня набросились тени. Они кружили мертвыми лягушками и крысами, подвешенными за лапы. По стенам расходились звезды и спирали. Я заревел без слов. Мы столько раз рисовали вместе с Ит. Я не мог не узнать ее руку.

Тараканы и кузнечики в бутылках. Живая рыба с десятком колец, продернутых сквозь жабры. Черви, кишащие меж монет в пузатых бокалах. Скелет койота с колесами от тележки из супермаркета вместо лап.

Такое нельзя сделать за один день. Это логово обживали не один месяц.

Под ногами хрустели мелкие кости. Кто жил здесь до тебя, Ит? Кого ты выгнала? Или сделала своим экспонатом?

Силы вытекли, осталась мелкая лужа, я оперся рукой о стену, ожидая взбодриться ее холодом, набрать в легкие злости. И отдернул ладонь, стена грела, как печь.

Запах шел изнутри. «Чтобы выйти из боен, – напомнил я себе, – нужно пройти их насквозь».

Из глубины шел ритм. Грубая костяная песня работы. Я вспомнил, как мы выли в круге камней. Ночь пожирала луну. Черная дыра вместо серебряного доллара. Я иду за слепым индейцем. В левой руке сжимаю крохотную лапку Ит. Мы поем. Сначала коленями. Потом задницей и животом. Это не стыдно. Это страшно. Звук песни отдается в костях. Живет там. На губах, на лицах, в ушах – тишина. Кости дают ритм. Животы и задницы – кожа для барабанов. Грудь – меха для свиста. Рот – капкан слов. Ни звука. Ни звука. Скрип. Удар. Стон. Ни звука. Ни звука. Крик. Обрыв. Звон.

Я надул живот, у Ит это всегда лучше получалось, она хихикала над моими попытками петь сторожевые или охотничьи песни. Но здесь шла работа. И я мог в нее включиться.

Колени отозвались, кости ног занялись огнем, накачивая тело злобой. «Без злобы нет боли, – повторяли индейцы, – без боли нет огня. Без огня – ночь!»

Я шел. Гнал ночь. Ит работала. Плела свою сеть.

– Пойдем домой. – Меня трясло от этого места, дохлая рыба воспоминаний всплыла кверху брюхом и ободрала лицо чешуей.

Ит помотала головой: «Не притворяйся, здесь мой дом».

– Ты вообще не вернешься? – пожала плечами, взяла длинный кусок ткани, размахрила край, вытащила зубами нить и потянула ее из дерюги. Я видел ее силуэт в свете нескольких свечей, одна горела за ее спиной, другие прилепились к стенам.

– Мама будет волноваться, – Ит рассмеялась, я скривился от горькой лживости слов, – не мама, я и Эни.

«Не Эни», – плюнула на руку и растерла о стену.

– Ты не можешь здесь жить! – Линза тоннеля неожиданно провернулась, как окуляр подзорной трубы, подстроилась, увеличила лицо Ит до неприятной близости, никогда прежде я не рассматривал его так детально, дотошно, в трещинках на этой маске уже копошились какие-то микроскопические твари, клещи или многоножки, они всегда там жили?

Ит пожевала губами, ее гримаса не нуждалась в ответе.

– Я тебя не боюсь. – Ит поднесла руку к губам, точно целовала. Другой тянула и тянула нитки, вязала их узлами, сбрасывала под ноги. Она вольготно расположилась в тоннеле, для ее трех футов он был в самый раз.

Что же делать? Как мне увести ее отсюда?

Я подполз ближе.

«Стой! – Лицо Ит распахнулось гневом, я едва не закрылся руками. Она ткнула пальцем в место, где я сидел. – Оставайся там».

Господи, за что?

Ответ лежал на поверхности. Не было никакого воздаяния, платы за грехи, награды за совесть. Тупая связь причины и следствия, нить событий, вроде тех, что увлеченно сплетала Ит. Я пытался спасти отца, он наградил нас маленькой Ит.

Будто подслушав мои мысли, она отрезала свое имя – высунула язык и сдавила его ножницами из указательного и среднего пальца.

«Вот!» – ткнула в стену, я поднял фонарь выше.

АПАЧ – крупные буквы, выведенные черным, стояли отдельно друг от друга.

– Не Ит? – помотала головой.

– Не Ши? – прыснула, зажав рот ладонью.

– Не Элвис?

«Апач», – одними губами сказала она и кивнула. Так хорошо. Так правильно.