Людвиг Вильдт - Неизвестная сигнатура

Ещё можно было сказать, что Элиза сейчас выглядела взволнованной. Это было непонятно ван Фростену. Она хочет спасти его капитана чуть ли не больше, чем он сам. Почему? Это можно бы было объяснить делами амурными, но Адольф никогда не видел этой девушки раньше, хотя Франц фон Кассель был не только его командиром, но и другом. Они часто, вместе проводили время в компании бескорыстных подружек и, насколько ван Фростен успел узнать Франца, не в его правилах было заводить служебные романы. Однако, простая логическая последовательность событий двадцатиминутной давности показывала, что его друг Франц фон Кассель почему-то важен для этой девушки-лейтенанта, точно знавшей заранее, что она свободно и легко попадёт к герцогу. Ван Фростен даже подозревал, что она могла знать о наличии здесь ганзейского адмирала, так тепло они обменялись друг с другом взглядами.

— Ваша светлость, у меня приватное сообщение чрезвычайной важности, — настойчиво сказала Элиза.

Теперь ван Фростен обратил внимание на то, как по-особенному, с нежностью и даже любовью их герцог посмотрел на Элизу, потом кивнул ей, и они отошли в сторону. Рядом остался только ганзеец, с широким, золотым шевроном на рукаве. Его общество было неприятно Адольфу. Ганзейцы — союз, созданный Альянсом вместо Империи, считал ван Фростен, а значит враги. Кроме того, этот человек — адмирал, с кошачьими усами, был намного старше его по званию. Всё это давало повод ван Фростену молчать.

Он и молчал, наблюдая издалека, как происходила беседа между герцогом Фридрихом и Элизой. Началась беседа тихо и спокойно, как это бывает у людей, хорошо знающих друг друга. Девушка говорила много, эмоционально, герцог сначала кивал, соглашаясь, потом резко качнул головой, возражая на что-то, или даже категорически запрещая. В этот момент Элиза привстала на цыпочки, положила ему обе руки на плечи, и, глядя прямо в глаза, начала быстро-быстро что-то говорить. Только сейчас ван Фростен заметил, как она потрясающе красива, доказывая нечто, в своём порыве, их герцогу. В их беседе было что-то интимное и близкое, только какого рода эта близость, Адольф не понял.

Ганзейцу с кошачьей физиономией то ли просто надоело молчание, то ли он просто хотел отвлечь Адольфа от слишком невероятной сцены такого совсем уж неформального общения простого лейтенанта канцелярии и целого герцога, только он повернулся к ван Фростену, и, загораживая главу государства и младшего офицера, которые в этот момент выглядели просто как мужчина и женщина, сказал на хорошем немецком:

— Нас не представили, а это неловко: адмирал Ганзейского союза Фёдор Головин, — адмирал Головин говорил мягко, негромко, ещё больше напоминая своей манерой вести беседу крупного, опасного хищника.

— Оберлейтенант гвардейского эскорта его светлости герцога, ван Фростен, — щелкнув каблуками гравиботинок, ответил Адольф.

За время своей службы, ему довелось повидать разных людей, разные манеры и обычаи. Но этот человек имел странную особенность и быть интересным и, одновременно, окружать себя ощущением внезапного, постоянного чувства опасности, исходящего от него.

— Я слышал о Вас, и о Вашем капитане, кажется его имя фон Кассель, — продолжил человек, назвавшийся адмиралом Головиным, — много хорошего от его светлости герцога.

— А я о Вас никогда не слышал, адмирал, — отрезал ван Фростен. Конечно, это была дерзость с его стороны, но он действительно нигде и никогда не слышал об этом человеке, хотя сопровождал герцога в составе гвардейского эскорта всегда и везде. Несоответствие в званиях его сейчас не очень волновало. Беседа частная, её никто не слышит, а всё вокруг летит в такие пропасти безнадёги, что сейчас ему приходится беседовать с ганзейцем, находящемся в «святая святых» герцогства Остзее, в самом сердце второго по значению имперского города. Не будь рядом герцога, Адольф бы охотно вызвал этого выскочку на дуэль, как сделал бы это, наверное, не только имперец, но и любой честный русский на его месте.

— Я и адмирал недавно, — никак не отреагировал на его дерзость ганзеец. Он продолжал беседу на прекрасном немецком, — Меня только недавно удостоил этой чести совет капитанов нашего флота.

— В совет флота входят ваши, уж точно не могу сказать — наши, новые хозяева-террисы? — снова резко спросил ван Фростен.

Адольфа понесло; его раздражала и спокойная манера этого человека держаться, и то, что адмиралом он стал уж точно с разрешения, а может и по прямому указанию лидеров Альянса, и то, что этот русский, что видно из его имени, одел на себя ганзейскую форму в то время, когда его мир разрывала на части гражданская война, наверняка спровоцированная Альянсом. Даже то, что он говорил сейчас на имперском немецком, а не на интерлингве, как думал Адольф, было не дипломатическим этикетом и не проявлением вежливости, а примитивным расчётом на древнюю имперскую сентиментальность. Кто не знает, что стоит заговорить на Высоком Немецком чисто и любой имперец тут же почувствует родство и расположение к такому человеку.

— Только сейчас это у тебя не пройдёт, — подумал ван Фростен.

— Конечно, несколько представителей Альянса Претерис входят в состав совета, — спокойно ответил Головин, прекрасно понимая, что, на самом деле, хотел сказать Адольф, — иначе и быть не может. Вы же и сами это понимаете, друг мой.

Это «друг мой» было для ван Фростена слишком.

— Я не Ваш друг, адмирал, — сказал ему Адольф. — Ваши друзья — мои враги. Мой друг, капитан фон Кассель, только что сбит над дворцом пилотами Альянса. Возможно, погиб.

Головин снова, по какой-то причине, пропустил дерзость и повёл беседу ещё мягче.

— Wendet sich wie ein Aal — подумал Ван Фростен, совсем забывая, что ещё недавно Головин напоминал ему кота, — und ist glatt wie ein Aal [36] Wendet sich wie ein Aal — извивается, как угорь. (нем.). Und ist glatt wie ein Aal — скользкий, как угорь. (нем.). …

Уже потом, спустя много дней, он понял, что был неправ в этот момент, но сегодня был тяжёлый день для оберлейтенанта ван Фростена.

— Всё же, боюсь, Вы немного преувеличиваете, говоря насчёт «наших», как Вы изволили выразиться, «хозяев», — сказал Головин. — Как у нас говорят, «Ганза владеет всем». Впрочем, я не хотел бы Вас переубеждать.

Ван Фростен хотел что-то сказать в ответ, на тему, чем и как владеет, по его мнению Ганза, и возможно, уж тут ему удалось бы вывести из себя этого спокойного русского, но в этот момент герцог снова подошёл к ним, а Элиза опустилась в одно из кресел в зале, рядами стоявших неподалёку. Похоже, их разговор был непростым и тяжёлым. Лицо Элизы было красным, почти пунцовым. Ей это чертовски было к лицу, хоть и было следствием каких-то неприятных волнений.