Джеймс Фелан - Одиночка

— Боб! Ну сколько можно! — возмутилась Пейдж, и «оператор» молча удалился искать новые объекты для съёмки.

Девушка поставила на стол аптечку, открыла её и села на стул передо мной.

— Сейчас промоем рану, — сказала она, беря мою кисть двумя руками.

— Хорошо.

Ладошки у неё оказались маленькими, нежными и очень холодными, даже ледяными. Пейжд была гораздо загорелее остальных обитателей Челси Пирс: почти такая же коричневая, как я после после жаркого австралийского солнца. Я вздрогнул, когда она взяла меня за руку: будто электрический разряд пробежал под тонкими, живыми пальцами, прикоснувшимися к запястью.

— Больно?

— Немного, — ответил я и залился краской. Буду думать о крикете. — Ты откуда?

— Из Лос-Анджелеса. — Пейдж промывала рану, то и дело смачивая кусок марли стерильной водой из пластикового медицинского флакона и вычищая ею мусор из глубокого разреза на ладони. А я смотрел и не мог насмотреться на её лицо, кожу, глаза. Время от времени она задевала нервные окончания в ране и я вздрагивал.

— Сейчас будет щипать, — сказала она и брызнула на ладонь дезинфицирующим раствором.

— Уф! — выдохнул я от боли и даже обрадовался, что вырвался из-под влияния её улыбки.

Пейдж заклеила мне пластырем ссадины возле запястья и туго забинтовала кисть, подложив под повязку порядочный клок ваты, потому что рана не переставала кровоточить.

— Готово, — сказала она.

— Спасибо.

— Как себя чувствуешь?

— Отлично! — Руки сильно болели, зато лежали в её ладонях на её коленях, а она смотрела мне в глаза. В глазах Пейдж читалось сомнение, но не её собственное: отражалось моё.

— Что-то не так?

— Всё так, — ответил я.

На девушке были леггинсы и обтягивающий джемпер; и внешностью, и манерой себя вести она очень напоминала мне роскошных, недосягаемых «цыпочек» из школы — я для таких был все равно что пустое место. А тут она сидела рядом, и мы разговаривали! Я решил больше не смотреть на её тело. Пейдж поднялась со стула и отправилась показывать мне убежище. Я пошел рядом с ней, стараясь держаться естественно; по пути она познакомила меня как минимум с десятком человек, и я всем сказал «Привет!»

— Надеюсь, отец не нагрубил тебе.

— Нет.

— Просто у него много работы, он носится, старается осмотреть всех, кто к нам попадает. И знаешь, мне кажется он немного растерян — как и мы все, впрочем.

— Пожалуй.

— Может, оставишь здесь рюкзак? — предложила Пейдж, махнув рукой на место возле выхода на террасу.

— Хорошо, — согласился я и положил рюкзак рядом с вещами других людей, набросив сверху куртку Федеральной спасательной службы; её карман оттопыривался под тяжестью пистолета, и я потянулся, чтобы достать его.

Легким касанием загорелой руки Пейдж остановила меня.

— Он тебе здесь не понадобится. Мы в безопасности. Ты переживаешь, что…

Я не дал ей договорить:

— Да нет, здесь классно, просто я…

— Просто ты, «что»?

И вдруг моё спокойствие, уверенность в себе пропали, будто их и не было. Как сказать то, о чем я пришёл сказать? Эй, ребята, вы готовы уйти со мной, ведь вместе безопаснее и все такое?

— Есть хочешь?

Этот вопрос спас ситуацию. Я улыбнулся. Пока не время. Запасись терпением, присмотрись к ним.

— Ещё как!

— Тогда идём, — сказала Пейдж и взяла меня за здоровую руку. — Покажу тебе, где у нас столовая.

Даже не знаю, почему мне захотелось взять с собой оружие: нас защищали надежные стены, нас было много. Так зачем оно мне? Я достал пистолет, вытащил магазин и оттянул затвор, чтобы вытряхнуть последний патрон. Пустой «Глок» я затолкал поглубже в карман рюкзака и застегнул молнию, а магазин и патроны сунул в другой карман.

— Просто… просто я подумал, что тут дети, а пистолет у меня всегда заряжен…

— Классно, — улыбнулась Пейдж. — Пойдём, я тебя накормлю.

Я вышел за ней на пирс с искусственным газоном, где двое мужчин жарили на углях мясо. На столе источали умопомрачительный аромат горы готовых отбивных. Женщины накладывали всем желающим огромные порции салата с макаронами и консервированные овощи. Ещё один стол занимали всякие деликатесы: здесь были соусы на любой вкус, крошечные маринованные огурчики, настоящая квашеная капуста — и это только малая часть того, что я успел рассмотреть. На отдельном столе рядом с тремя огромными кастрюлями «Чай», «Кофе», «Какао» возвышались стопки чашек и блюдечек. Люди сидели небольшими группками, ели и болтали, слышался постоянный гул непринужденной беседы.

— Что-то не так? — спросила Пейдж, и я понял, что застыл в дверном проеме с открытым от удивления ртом.

— Я… я и мечтать не мог, что попаду в такое место.

— В какое такое?

— В убежище, где кипит жизнь. Я очень давно — ну, не тысячу лет, конечно — не видел сразу столько народу. И все здесь такие, такие…

— Нормальные?

Я кивнул.

— Прямо как волосы в рекламе.

Я улыбнулся.

— Знаешь, как говорят по телеку: «для нормальных волос»… — стала пояснять Пейдж.

— Да-да, понятно, — сказал я, не дослушав, и шагнул вперёд.

— Может, ты хочешь сидеть за столом один, если ты ещё не оправился от шока…

— Да нет, зачем? — отказался я. К столику мы подошли, набрав полные тарелки всякой еды, и сели рядом с женщиной, уши у которой были закрыты ватными тампонами, а голова перебинтована. Я вспомнил трупы, которые видел на улицах: из глаз и ушей у них шла кровь, будто взрывная волна действовала на них изнутри, а не снаружи. Сколько всего я видел, о чем никогда-никогда не хочу вспоминать.

— Джесс, познакомься: это моя приемная мама Одри, — сказала Пейдж. Одри улыбнулась. Она была красивая, слишком приятная, чтобы быть женой Тома. Пейдж написала что-то в маленьком блокноте на пружинке и протянула его Одри. Та, прочитав, сказала:

— Привет, Джесс.

Одри протянула руку, и я пожал её. Рука была мягкая и теплая. Женщина с сочувствием посмотрела на мою перебинтованную кисть — на повязке уже проступило пятно крови.

— Будешь пить? — спросила пожилая женщина, подошедшая к нашему столику с подносом, на котором стояли пачки с соком.

Я поблагодарил и взял яблочный. Пейдж тоже выбрала себе сок. Уходя, пожилая леди подмигнула мне.

Передо мной на тарелке лежала большая отбивная с жареным луком и томатным соусом, а рядом — огромный ломоть ароматного, ещё теплого хлеба.

— Ты, наверное, почти не ел в эти дни? — спросила Пейдж.

— Ел, но… Ты знаешь, хотел сказать «но это долгая история», а на самом деле, я просто очень устал сегодня и страшно голодный, — произнес я с набитым ртом, стараясь тщательно пережевывать пищу. Я заставлял себя есть медленнее, аккуратнее, чтобы произвести хорошее впечатление, а потом прикусил щеку и пришлось «запивать» боль соком и вымученно улыбаться.