Дин Кунц - Тихий уголок [litres]

За холлом располагались две шикарные лестницы: правая вела в восточное крыло, левая – в западное. Известняковые ступеньки. Замысловатые бронзовые балюстрады. В стенах вдоль каждой лестницы были отделанные мрамором ниши со статуями богинь Древней Греции и Рима, выше человеческого роста, – Венеры, Афродиты, Прозерпины, Цереры…

Джейн стояла в тишине у подножия лестниц, смотрела вверх, туда, где тоже царила тишина, и понимала, что этот изысканный бордель – мавзолей, где могут быть похоронены мечты и надежды. Дальше идти не хотелось. Она подумала о лабораторных мышах, марширующих в ногу, и задумалась: не обнаружится ли в ходе расследования, связанного с Шеннеком и его заговорщиками, что-нибудь настолько чудовищное, что за ним нельзя будет увидеть будущее?

Растление существовало с незапамятных времен во всех странах. Если растление затрагивало сердце, культура могла найти путь к выздоровлению, хотя и с немалыми усилиями. Если растление касалось разума, нащупать путь к возрождению было труднее, потому что сердце вело по ложному пути. Если же оно поражало и разум, и сердце, что тогда?..

В конце концов, выбора у нее не было. Она пошла вверх по лестнице.

Ширина холла на втором этаже не превышала двенадцати футов, а отделан он был не менее пышно, чем помещения внизу. По словам Овертона, на втором этаже насчитывалось десять апартаментов – пять в восточном крыле и пять в западном, где оказалась Джейн. На каждой двери была декоративная рамка с золотыми листьями, а в ней – портрет девушки, которая занимала эти апартаменты. Портреты, фотографии в компьютерной обработке, выглядели как картины маслом, только в рамке находился не холст, а большой плоский экран.

Если девушка в этот момент принимала другого члена клуба или не могла открыть по другой причине, экран гас, и создавалось впечатление, будто портрет вырезали из рамы. В этом крыле было две пустые рамы. Возможно, где-нибудь в этот момент удовлетворялись самые смелые желания, но звуки наслаждения или боли не проникали в холл.

Джейн остановилась перед портретом евразийки поразительной красоты. Девушка сидела в простом китайском кресле, на резной спинке которого были изображены схватившиеся друг с другом драконы. На девушке была пижама красного шелка с белыми гвозди́ками на одной стороне. Слева, на груди, – цветок, роняющий белоснежные лепестки, которые падали на блузку и на ногу в шелковой штанине.

Джейн повернула дверную ручку, и дверь, оказавшаяся автоматической, распахнулась сама по себе. Ее толщина составляла не менее восьми дюймов. Вес двери, вероятно, был таким огромным, что автоматика становилась необходимой.

Она вошла в прихожую, изящно обставленную в стиле Шанхай-деко: деревянные панели медового цвета с отделкой из черного дерева, все остальные предметы – серебристые или темно-фиолетовые. Дверь, мягко закрывшись, издала короткий пневматический звук, словно имела герметическое уплотнение.

У Джейн возникло ощущение, что она вошла не в комнату, а в инопланетный корабль и сейчас столкнется с чем-то настолько чуждым, что уже никогда не сможет стать прежней.

За прихожей находилась гостиная, где на кресле с изображенным на нем драконом сидела девушка с портрета, в красной пижаме с опадающими лепестками хризантемы.

Джейн думала, что компьютер преувеличил красоту женщины, сделав из фотографии подобие картины маслом. Но в действительности женщина оказалась такой же красивой, а возможно, выглядела еще более ошеломительно – картина не могла передать всего этого. Ей было слегка за двадцать.

Она улыбнулась, поднялась с кресла и застыла на месте, но не в откровенно соблазнительной позе проститутки и даже не с видом хорошо воспитанной, элегантной куртизанки – просто держала руки по бокам, чуть наклонив голову. Точеное лицо обрамляли черные волосы, ниспадающие на плечи, почти как у воспитанной девочки, ожидающей родительской похвалы. Темные глаза смотрели прямо, но при этом как-то застенчиво, а когда она заговорила, голос, как показалось Джейн, принадлежал девушке лет на десять моложе и был искренним, не поставленным.

– Добрый вечер. Я счастлива, что вы смогли меня посетить.

Девушка видела пистолет в руке Джейн, но не проявила ни малейшего беспокойства или хотя бы интереса, словно ей не полагалось судить и даже задумываться о том, что держит в руке посетитель.

– Принести вам коктейль? Чай? Кофе?

– Нет, – сказала Джейн. – Нет, спасибо. Как вас зовут?

Девушка наклонила голову, ее улыбка стала еще приветливее.

– А как бы вам хотелось меня называть?

– Так, как вас зовут.

Голоса звучали приглушенно не только потому, что они говорили тихо: стены, казалось, поглощали звук, словно имели звуконепроницаемую обивку, как в трансляционных кабинках радиостанции.

Девушка кивнула:

– Можете называть меня Лу Лин. – (Каким бы ни было ее настоящее имя, Джейн не сомневалась, что ее звали иначе.) – А как называть вас?

– Какое имя вам нравится?

– Можно называть вас Фиби?

– Почему Фиби? – недоуменно спросила Джейн.

– На греческом это означает «яркая и блестящая», – сказала Лу Лин и потупилась. – Хотите, я включу музыку?

Пройдя мимо нее к ближайшему окну, Джейн сказала:

– Пока не надо. Не могли бы мы сначала… немного поговорить?

– Это будет мило, – сказала Лу Лин.

Джейн постучала костяшками пальцев по стеклу. Толщина окна казалась просто невероятной. Как минимум тройные стекла.

– Не хотите сесть со мной на диван? – спросила Лу Лин и села сама, подогнув под себя ноги и изящно вытянув одну руку вдоль спинки дивана.

Джейн уселась в нескольких футах от Лу Лин, а пистолет положила на подушку, сбоку от себя, но не с той стороны, где сидела девушка.

– Визит дамы доставляет мне особое удовольствие, – сказала Лу Лин.

Джейн уже задавалась вопросом, принимают ли в клуб одних мужчин или и женщин тоже. Судя по всему, принимали не только мужчин.

– Полагаю, такое случается не часто.

– Недостаточно часто. Женщина с женщиной – это нечто особенное. Вы очень красивы, Фиби.

– Ну, до вас мне далеко.

– Вы скромны в той же мере, что и красивы.

– Как давно… вы здесь, Лу Лин?

Улыбка на лице девушки не то чтобы застыла, но окрасилась удивлением.

– Здесь нет времени. У нас нет часов. Мы вышли из мира, из времени. Здесь хорошо.

– Но вы должны знать, как долго это длится. Месяц? Три месяца?

– Мы не должны говорить о времени. Время – враг всего хорошего.

– А вам никогда не хотелось уйти отсюда? – спросила Джейн.

Лу Лин вскинула брови:

– Зачем мне уходить отсюда? Что есть в этом мире, кроме уродства, одиночества и ужаса?

Ее слова не казались заготовленными заранее, но в каждом жесте, в каждом ответе было что-то заученное. Несмотря на неподдельные интонации юного голоса и кажущуюся искренность выражений на лице девушки, в ней было что-то ненастоящее, почти неземное.