Евгений Ратников - Город, в котором оживают кошмары

Ближе к назначенному времени Абдельджаффар осторожно протиснулся в секретарскую. Двери кабинета обрамляли, подобно колоннам у иерусалимского храма царя Соломона, телохранители шефа. Правда Боаз в лице Виктора Аварова был сильно разжиревшим и мялся с ноги на ногу, зато горец Ярослав Армон, изображающий Яхин, был прям и неподвижен, как и положено каменному столпу. Из-за дверей доносилась ругань. Но Фар, несмотря на общее настроение сегодняшнего утра, был странно умиротворён. Мудрость Ницше о том, что угрызения совести есть недостаток честности, в полной мере управляла его холодным сознанием. Бегство Квирина, прокол Вейст и грядущий нагоняй он воспринимал сейчас как нечто преходящее, как один из поворотов в бурном течении жизни. Поэтому ожидал аудиенции с блаженной полуулыбкой на чешуйчатых устах.

Из кабинета, дико тараща глаза, вылетел Нуаре, уволок Ящера в коридор.

— Уёё… Ууудод! — тряхнув ветвистыми рогами, взревел вовремя вспомнивший о собственной приличности майор. — Он борца из Лабиринта посадил и на меня оформил, ожидая, когда я догадаюсь его выпустить! Меня Толоконников дрючит, а понять не могу, за что!

— Бюрократическая ошибка! — усмехнулся Фар.

— Да, которая теперь в город убежала, как пособник террористов! Я этому пернатому клюв его отломаю и в задницу воткну!

И весьма двусмысленным жестом чёрных пальцев показал, как он намерен это сделать. Проходящие по коридору сотрудники, памятуя о репутации оленя, испуганно отпрянули, подумав страшное.

Науре пошел исполнять задуманное, Фар вернулся к ожиданию аудиенции. Но его не звали, видимо решив соблюсти субординацию, и не ругать начальника в присутствии подчинённого, пусть и прикомандированного. Повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь негромкими оправданиями Виктора Сергеевича за дверью. Первым не выдержал старшина Аваров. Сверкая глазным протезом, кот с усмешкой принялся распускать сплетни:

— Представляешь, четыре поста, по два часовых в каждом… Ладно, передние, как и положено, заняли оборону у входа. А вот с заднего двора! Ломанулись в гараж — ворота заперты! Так чего они делают: обегают здание и сбиваются в кучу с остальными четырьмя у узенькой дверки, а Эреб с заднего-то двора и улетает!

— Зато целы остались, — прокомментировал Фар. — А то лежали бы сейчас в хирургии вместе с Мазуром и другими двумя. Это при лучшем варианте.

Пёс презрительно усмехнулся, пробормотав что-то про трусливость. Кивнув в его сторону, ящер съязвил:

— Вот кого ставить на охрану Эреба надо было!

— Да, — протянул старшина, — я ему пытаюсь объяснить, что пыла такого хватит месяца на три-четыре, но он мне не верит.

— Я воином вырос и быть им не перестану! — парировал Армон.

Дальнейшие споры о рвении новичка и отбитых руках прервал вызов Фара в кабинет. Он осторожно зашел и встал недалеко от стола, на границе забравшихся в обитель начальника солнечных лучей и тени. Толоконников сидел за своим столом, но не на обычном месте, а в одном из стульев для посетителей. За его повернувшейся в сторону капитана серой головой, на голографическом мониторе вместо карты отображалось до боли знакомое убранство столичного кабинета начальницы отдела Арафаилова. В центре выдвинутой из стены мерцающей композиции из заделанных под старину стола и стеллажей цвета белого дуба, размещалась до боли знакомая чаячья физиономия полковника Собориной.

Её предками были представители озёрного подвида этого семейства. Тёмно-коричневая до черноты голова с подведенными тонкими белыми кругами глазками резко переходила в широкую белую шею, уходящую в ворот парадной жилетки с вышивкой из серебристых узорных треугольников на плечах. Инкрустацией в виде такого же серебристого узора был украшен кончик её тёмно-красного клюва. Она сидела, чуть откинувшись в своём стуле, одна из её белых рук расслабленно лежала перед ней на столе, чёрный набор покрытых рудиментарными перьями пальцев, с непомерно длинным, как и у всех орнитоидов мизинцем, отстукивал маршевый ритм.

— Господин Арафаилов, — воскликнула она своим высоким голосом. — А чего ты там спрятался? Проходи, садись, чего ты как не родной?

Фар сел рядом с Толоконниковым. Виктор Сергеевич не издал ни звука. Волчья морда была кислее протухшего борща — видать хорошо она его распекла, со всем свойственном ей нудным умением. Абдельджаффар уважал её и не уважал одновременно. Когда он выпускником академии пришел работать в ССБ, она была страшим офицером одной из опергрупп в Отделе Противодействия Терроризму, куда определили Арафаилова. Под её началом он работал на улице не раз не два и не пять. Под руководством самки воспитанному в жёстких патриархальных традициях Ящеру было намного легче работать: можно было кое-где полениться, поспорить в мелочах. Правда выполнения её действительно важных решений она добиваться умела. Первым, весьма редко применяемым способом, были жалобы начальству. Вторым — долгие и нудные лекции, в процессе которых провинившийся подчинённый должен был сам себя убедить в том, что он полное дерьмо, пренебрёгшее её доверием и обидевшее в лучших чувствах.

— Товарищ полковник, могу я поговорить с подчинённым наедине?

Тон чайки был вопросительным лишь из вежливости. Старый волк злобно вздохнул, молча поднялся и вышел вон из собственного же кабинета. Арафаилов стёр с лица благодушную мину, надел маску испуганного внимания. Если эта игра пройдёт по её правилам, то быстрее закончится. Толоконников тоже видимо это понял.

К слову, в своё время карьера её пошла в гору совершенно неожиданно. Сначала её успехи заметили, она стала одним из заместителей начальника ОПТ, а потом, буквально через год, к общему ужасу возглавила его. Вот ту она повела себя двояко. Нет, жаловаться на подчинённых она перестала, даже более того, защищала самого последнего сержанта из своего отдела зубами и когтями. Зато сама довела искусство нудных лекций, которые теперь заканчивались взысканиями, до мастерских высот. Вероятно, она научилась этому у румынского господаря пятнадцатого века Влада Цепеша, впоследствии ставшего прообразом графа Дракулы. Фар читал древнерусскую рукопись о нём, тот владыка каждую отправку на казнь посредством насаждения на кол заканчивал словами: «Не я, а ты сам себя убил!» В её случае это звучало как: «Не я — ты сам себя лишил премии, ты сам потерял свой отгул, ты сам себя отправил в отпуск зимой». По большому счёту, разница между наказаниями вышестоящего начальства и её была минимальной, и всё её рвение несло большой элемент показухи, поведясь на которую, её и двигали вверх.

— Здравия желаю! — бодро начал Фар, зная, что сейчас она его прервёт. — Я хотел бы доло…