Евгений Ратников - Город, в котором оживают кошмары

Арафаилов вызывал Эреба на допросы по несколько раз в день. Квирин вёл себя со столичным капитаном, как деликатная любовница, не позволяющая мужчине от себя устать — раз за разом он повторял одни и те же бесполезные факты, понемногу, вскользь, добавляя новые интересные детали. Выкладывать всё сразу было нельзя, нужно было потихоньку убедить молодого офицера в своей исключительной полезности, от этого зависело, сколько ещё Квирин проживёт. К тому же с каждой новой беседой в красном свете комнаты для допросов Арафаилов всё больше терял осторожность. К примеру, упомянутые ненароком эксперименты над сознанием Шута позволили сделать Эребу далеко идущие предположения, озвучивать которые он пока не торопился.

Остальную массу свободного времени старый эсэсбешник тратил на упражнения с памятью, раз за разом восстанавливая картину его встречи в холле Управления и пытаясь отметить для себя новые лица и детали. А когда уставал от подобных реконструкций, развлекал себя беседой с другими задержанными, благо, что охранники не считали нужным этому препятствовать.

Но, удивительное дело, разговорить их поначалу оказалось не так-то просто.

— Эй! Наёмник! Или ты, несправедливо обиженный! — Раз за разом выкрикивал Артём Маркович, но в ответ звучала лишь тишина и звук шагов охранников.

— Чего ты там орёшь без дела? — наконец донеслось из пыльного полумрака.

— Почему без дела? Может, я хочу поговорить, поддержать товарищей по несчастью…

— Тебя хоть на допросы водят, там не наговорился? И потом, какой ты мне товарищ? Тебя весь город ищет, ты, террорист! — Амфибоид смешно окал, и потому грозное обвинение в его речи в его речи вызывало лишь улыбку.

— Ты хоть знаешь, кто это такой? Террорист стремиться сеять страх в обществе, Я стремлюсь к совершенно противоположному. Меня простому гражданину бояться незачем. А то, что ССБ меня испугалось, это значит я добился относительных успехов.

— А толку то от них? Со мной вместе здесь сидишь. Хочешь сказать меня они тоже бояться? Хрена! Взяли, налетели на улице, чуть не расстреляли, запихнули в отсек… А теперь не добьёшься ни у кого ничего…

— Не рогатый такой олень тебя взял-то? — предположил Эреб. — Он? Тогда всё ясно! Ты наверняка кому-то задолжал, так что жди, когда за тебя заплатят. Не ты первый, не ты последний…

Жаба в дальней камере разразилась потоками брани. «Точно! Вот что! Скоты парнокопытные!» Видимо, Эреб сумел объяснить ему ситуацию, хотя его теория была лишь следствием того, что он знал о старых делах майора Нуаре и покойного Министра.

— А чего будет, если за меня некому платить? — Голос амфибоида звучал уже более заинтересованно.

— В крематорий отсюда переедешь. Вот почему я и делаю то, что я делаю. Вот скажи, вот это справедливость?

— Да кому она нужна-то? Нет её! Просто обидно. Кому я мешал? Зарабатывал, как умел, кости ломал, свои подставлял. А они меня облапошили, закабалили. Даже умереть достойно не дали, решили здесь сгноить. Вот в таком продажном мире мы живём!

— А ты чего-нибудь менять-то пытался? — разговор для Эреба становился всё интереснее. — Здоровый, с характером, о чём ты думал всю жизнь? Кредитами карманы набить! Так же и к тебе отнеслись, как к средству их добычи. Это не мир плохой, это такие вот плохие ценности. У тебя, у того, кто тебя сюда посадил, у тех, кому ты должен. Богатство — вы сами из него сделали культ, отлили своего золотого тельца, а сами мычите, что мир вас заставил! Кредиты — вещи, кредиты — женщины, кредиты — достоинство, кредиты — сила, кредиты — свобода! Такие как ты на всё в жизни смотрят как на товар, а потом удивляются, почему их самих продали!

— А ради чего мне, по-твоему, надо было жить, старик? Ради идей глупых? Может быть ради спортивных принципов, стремлений к достижениям эфемерным? Я боролся за то, что можно потрогать…

— О, ты добился, чего хотел! Себя теперь можешь потрогать. Двумя руками за хер!

Тирада предназначалась не только амфибоиду. Эреб рассчитывал, что и наёмника его слова заденут и тот добавит что-то своё в эту развесёлую пустопорожнюю ругань. Но тот молчал как рыба, вернее сказать как рак. Лишь поворочался в своей камере, похрустел хитиновыми пластинами и затих. Квирин не видел, как серая жаба затопала по потрескавшемуся бетону своими армейскими ботинками, болтаясь из угла в угол и злобно раздувая горловые мешки у овальной головы. Хотелось что-то ответить этому наглому деду, но на ум приходили только лишь оскорбления. Однако в чём-то террорист открыл ему глаза. Валун даже полночи не спал, всё думал. На следующий день он решил продолжить разговор:

— Старик, а старик!

— Что случилось, жертва дикого капитализма? — с усмешкой ответил Эреб.

— Ты хочешь сказать, ты живешь ради справедливости?

— А мне ничего говорить и не надо…

— А что если другим твоя справедливость покажется совсем несправедливой? Кто будет решать, в чём она заключается?

— «Quis custodiet ipsos custodies», ты хочешь сказать? Кто будет сторожить самих сторожей? — Эреб сел на лавочке поближе к решёткам, подвернув ногу под колено. — Такие вопросы могут возникнуть, когда отдельные личности ставят своё благополучие выше идеи государственности. В древнем Риме интересы общества были неотделимы от интересов каждого отдельного гражданина. И понятие о справедливости было только одно — то, которое установлено законодательно. А держалась эта система на сильных людях, которые конечно умели её использовать в своих интересах, но при этом не стеснялись применять всю полноту своей власти. Они не боялись не миловать, ни карать. А разлад в обществе начинается, когда те, от кого зависит его целостность, вступают на путь компромисса. Это я про таких, как местный начальник. Когда нужно было перестрелять буквально дюжину наглеющих мерзавцев, он решил их использовать с выгодой для себя, чтобы они во главе с Эдбергом делали за него работу, которую он посчитал ниже чувства собственного достоинства. И так вместо одной личности, которую должны бояться, появилось в городе две. И понятий о справедливости стало соответственно два. А где два, там и три, и пять.

— А случилось это потому, — предположил Валун, — что у бандитов было чем поделиться. И какой бы благородный идеалист у власти не стоял, его всегда можно будет купить…

— Нет, если после этого к нему придет тот, кого нажива не интересует, и убьёт его за это! — провозгласил Квирин, гордо воздев подбородок.

— И это будешь ты, так? Ты будешь сторожить сторожей? Хо, хо! — засмеялся амфибоид. — Вот что кроется за всеми твоими «идеалами»: ты хочешь обладать самой высшей формой власти — властью страха. И я убивал, но на ринге, в честном поединке, воинов, сознательно на это идущих. А ты хочешь убивать всех кто с тобой не согласен. Ты хочешь, чтобы всё общество тебя боялось! Значит ты всё-таки террорист!