Pax Blank - В Тенях и Темноте

Люк в быстрой последовательности пробарабанил пальцами по кровати, но Халлин даже не взглянул на это.

— Не используя Силу, — добавил он сухо — отлично знакомый теперь с этим антинаучным феноменом, который раньше полностью отвергал, считая невозможным. Научные доказательства и генетические выкладки были замечательны, но нельзя опровергать то, что находится перед твоими глазами.

Люк тихо глянул на него и сосредоточился; прошло много долгих секунд, прежде чем его указательный палец едва дернулся. Халлин внимательно наблюдал за этим, с непроницаемым выражением лица.

— Мне нужно волноваться? — побудил его Люк к ответу.

— Думаю, я бы волновался, если бы Император пытался убить меня, — Халлин сделал вид, словно неправильно понял вопрос.

— Нет, это вряд ли, — убежденно проговорил Люк, соглашаясь пойти в этом направлении, случайном или нет. — Я думаю, что он лишь хотел вызвать определенную реакцию — встряхнуть и поляризовать ситуацию. Но то, какой будет эта реакция, являлось единственной переменной, над которой у него не было никакого контроля.

Люк обдумал, мог ли знать его Мастер об информации, которую Люк аккуратно отбирал и передавал Альянсу уже почти год под маской нескольких неизвестных «сочувствующих мятежникам», но отклонил эту мысль как паранойю. Как бы сильно Палпатин не любил свои схемы, с таким огромным злоупотреблением доверия он разобрался бы гораздо более прямым способом. Преподав Люку очередной «урок», который тот никогда бы не смог забыть. Нет — если бы он знал, Люк сейчас валялся бы в камере.

— В таком случае это выглядит уж слишком рискованной игрой, — сказал Халлин, ломая ход мыслей Люка.

— Зависит от того, что на кону, — ответил Люк. — Иногда главная игра стоит этого.

Халлин поднял сомневающийся взгляд. Люк почти пожал плечами, но вовремя вспомнил, что над его раздробленными ключицами все еще протянуты спицы.

— При определенном раскладе карт, когда на кону слишком много и ты уже не можешь отступить — основываясь на своих преимуществах и вероятном доходе, а также на знании игроков, ты понимаешь, что наступил лучший момент для риска.

— Мы говорим не об игре в сабакк, — не согласился Халлин.

— Та же самая теория, — заверил Люк. — По большей части это не была такая уж непредсказуемая игра. Он был уверен, что Восстание среагирует, если он форсирует события достаточно крупным жестом.

Люк ощущал сомнения Халлина — но тот не знал Палпатина, как Люк.

Долгие часы, проведенные им в капкане камеры наедине с понукающими манипуляциями его Мастера, стоили ему дорого, но если было что-то, что он мог извлечь из тех болезненных воспоминаний, то это было знание Палпатина. Знание, как работал тот извращенный, эгоцентричный и своекорыстный разум. Да, его Мастер также знал Люка наизнанку, но как Палпатин любил цитировать: все знание приходило по цене — и ценой того, что тот знал, как манипулировать и управлять Люком, стало то, что Люк знал, как интригует и воздействует, как составляет свои планы Палпатин.

И последняя игра Мастера ни в коем случае не находилась вне его контроля — он полагал, что мог управлять ею, направляя на достижение нужного ему результата.

— Кроме незначительного осложнения, почти удавшегося моего убийства, его схема сработала отлично. Он достиг всего, что хотел.

— Только если ты позволишь ему это, — рассудил Халлин, неожиданно вызывая сухой и сиплый смех своего пациента.

— Почему сегодня все говорят мне это? — произнес Люк и быстро добавил, чтобы предотвратить вопрос: — Думаю, я должен принять эту специфическую игру.

— Что ты сделаешь? — спросил Халлин, хоть и знал, что Люк не скажет ничего определенного; в этом он очень походил на Императора.

— Палпатин ждет ответной реакции с моей стороны, — произнес Люк, вновь погружаясь в свои мысли. — Я не хотел бы разочаровывать его.

Мара остановилась у палаты Скайуокера, почти врезаясь в уходящего Халлина.

— Как он сегодня?

— Ну, судя по всему, идет на поправку, раз продолжает сводить меня с ума, — натянуто улыбнулся доктор.

— Что на этот раз?

Прежде Скайуокер изводил Халлина в основном по поводу установки новой правой руки, затребовав ее раньше, чем предназначал доктор. Но в отличие от Халлина она могла понять Люка: ей также было сильно не по себе от торчащего из изуродованной культи штыря-фиксатора — а это была даже не ее рука, не в ее кость была вставлена сия штуковина. К тому же Люк развил вредную привычку использовать тупой наконечник, чтобы почесать заживающие шрамы на лице, тем самым расцарапывая их. Левая рука Скайуокера оставалась все еще неподвижной, и без правой он не мог сделать ничего — а это, должна была признать Мара, заставило бы любого чувствовать себя сильно уязвимой, а уязвимость во Дворце была опасной вещью. Правда, он пока слабо мог управлять новой рукой, но со временем это изменится — тем лучше было начать привыкать к ней как можно раньше.

— Теперь ему взбрело в голову оставить медцентр, — произнес Халлин таким тоном, будто Люк просил чего-то возмутительного.

— И куда он хочет пойти?

— К себе, в свои апартаменты. И он знает, что это вне всякого обсуждения.

Из-за двери послышался хриплый голос Скайуокера:

— А еще он не спит и слышит все, что вы говорите.

В еще слабом голосе слышался снисходительный юмор, но и нотки непререкаемого авторитета уже начали возвращаться, как и упрямые черты характера, занимающие свое место по мере выздоровления. Впрочем, на Халлина ничто из этого не производило впечатления, сказывалось преимущество долгих дружеских отношений.

— В таком случае Наследник точно знает, что возвращение в его апартаменты абсолютно исключено.

Мара на цыпочках зашла в главную спальню Скайуокера, стараясь не разбудить его.

Шел третий день, как он вернулся к себе — с тех пор, как Халлин полностью сдался, лишь горько жалуясь на необходимость переносить все медицинское оборудование из Северной Башни в Западную — туда, где находились огромные Парлемианские апартаменты, занимавшие целый уровень. И за последние два дня доктор пользовался каждой возможностью редких минут бодрствования Люка для оповещения, что тот так изнеможен как раз из-за связанной с переездом нагрузки, к которой он не был готов.

Не выдержав, Скайуокер в конце концов заявил, что он хотел вернуться к себе только потому, что здесь он может законно выставить Халлина за дверь, если тот будет слишком много ворчать и что он на грани выполнения этой угрозы прямо сейчас.

Но как бы там ни было Скайуокер выздоравливал: он стал более внимательным, когда бодрствовал, его память восстанавливалась, зрение прояснялось. Белок поврежденного глаза вновь стал чистым, хотя радужка из-за травмы и рубцевания изменила цвет, небесно-голубой в большей части стал практически черным. Даже зная это, Маре часто нужно было несколько секунд, чтобы подавить неловко-тревожное чувство, когда она смотрела на него; что-то изменилось в нем: не только цвет глаза, и не правая сторона лица, которую пересекал кривой шрам, но что-то более невидимое, более существенное.