Pax Blank - В Тенях и Темноте

Его губы были теплыми и мягкими, и только жесткий шрам грубо надавил на ее уста, когда он ответил на поцелуй, слегка поворачивая голову. Они долго оставались в этом положении, охотно потерявшись в остановившемся мгновении, в безоговорочном выражении облегчения, освобождения.

Это ощущалось настолько правильно, настолько абсолютно и хорошо для Мары… и заставляло недоумевать, как его сердечный ритм на мониторе не пропустил ни одного удара — потому что ее-то сердце, конечно, пропустило, продолжая сумасшедше биться и распространяя теплый жар по телу. Когда она наконец отодвинулась, он внимательно смотрел на нее в течение долгих секунд, сразу недоверчиво и непринужденно — и удивительно хладнокровно.

Когда он заговорил, в надорванном, полном сомнений голосе, по-прежнему звучащим чуть громче хриплого шепота, послышался непритязательный юмор:

— Так что… мы этим обычно тут занимаемся?

Она улыбнулась, дразня его зелеными глазами:

— А ты не помнишь?

Он уже начинал проваливаться в сон, истощение еще слишком быстро настигало его.

— Послушай, это несправедливо, — пробормотал он, закрывая глаза.

Мара покачала головой, наблюдая, как он уже спит и прекрасно зная, что, когда он проснется, этот момент будет забыт — потерян во сне.

— Да, — прошептала она с сожалением, — это несправедливо.

Люк медленно открыл глаза, мир плыл перед ним; с правой стороны его по-прежнему застилала темная пелена и Люку пришлось чуть повернуть голову, чтобы сфокусировать зрение на Мастере, и опять даже это небольшое движение отозвалось глубокой резкой болью в ключице, заставляя замереть и не дышать. Время все еще состояло из коротких отрезков прихода в сознание, безо всякого представления длины интервалов между ними — и это оставляло неприятно-тревожное чувство, что люди вокруг появлялись и исчезали за одно мигание век.

Его Мастер заговорил, не обращая никакого внимания на дезориентацию Люка.

— У меня для тебя новости, друг мой. Мой агент, работающий на главной базе Восстания, прислал доказательства, которые я давно ждал — подтверждение, что покушение на твою жизнь было спланировано и организовано там.

Палпатин ненадолго замолк, борясь с нежеланием предать наконец огласке эту изобличающую информацию. Прошло много времени с тех пор, как он начал упорно работать, чтобы достигнуть данного результата: форсировать действия мятежников, не выдавая свою заинтересованность в них.

— Приказ об убийстве был санкционирован и подписан «благородными» лидерами мятежного Альянса; теми, что были так исполнены благочестием и убеждением в правоте своей морали… Пока она не перестала быть удобной для них. Они — твои агрессоры, друг мой. Те, на чьей стороне ты боролся; те, кого ты ни разу не тронул и не обвинил. И как быстро они осудили тебя… но разве я не всегда предупреждал тебя об их предательстве?

Он затих, смотря пронзающим желтым взглядом на своего джедая, ища некую реакцию, взрыв ярости, который ощутил бы он сам, преподнеси ему такие новости — продолжение того гнева, что вспыхнул только несколько дней назад, когда стала известна истинная цель нападения. Странно, но мальчишка только неуклюже отвернул голову, с полным отсутствием эмоций на лице. Палпатин тонко протянулся к нему в Силе, но смог лишь на мгновение ощутить опустившийся на него пресс, давящий, тяжелый. Разочарование вместо возмущения, потерю вместо гнева. Но принятие. Окончательный разрыв старых связей; даже тех, что лежали слишком глубоко — настолько, что Палпатин сам, вероятно, никогда бы не смог порвать их. Такой серьезный внутренний разрыв мог быть вызван только теми, кому доверял джедай.

Палпатин почти немедленно был отодвинут обратно, щиты поднялись и скрыли истинные эмоции, но он успел бросить взгляд на правду, и этого было достаточно. Достаточно, чтобы губы старика тронула тень скрытой удовлетворенной улыбки.

Горе нахлынуло на Люка волнами, и все же он ощущал себя странно спокойным, отворачиваясь и закрывая свои эмоции, которые успел ощутить его Мастер; погружаясь внутрь себя — слыша только звук своего рваного дыхания и медленный стук сердца. Если бы он мог остановить и то, и другое, он сделал бы это без колебаний. Просто закрыл бы свои глаза и исчез…

В голове закружились воспоминания, мгновения — те, что так долго поддерживали его; воспоминания о духе доверия и товарищества, которые помогали ему посреди нескончаемого шторма, удерживая в штилевом центре.

Была ли там Лея, когда они принимали это решение? А Мон? Женщина, которая пожимала его руку и говорила, что горда принятым им обязательством и долгом, что они нуждались в таких, как он. Был ли там Риекан, человек, обещавший ему постоянную защиту Альянса в тот день, когда он возглавил список преступников, разыскиваемых Империей. Были ли там Мадин и Акбар? Был ли там Хан?

Спустя длительное время он понял, что его Мастер по-прежнему говорит, напыщенно и важно, словно справляет мессу — рассказывает о каких-то деталях и официальном обвинении. Люк хотел сказать ему, чтобы он остановился — что это сражение выиграно им, что Люк понял это окончательное предательство и принял его значение и последствия.

Но все, что он мог сделать — только лежать и наблюдать за двигающимися в самодовольном обвинении бескровными губами и слушать глубокую тишину между ударами своего раздавленного сердца.

Он снова проснулся поздним вечером, ощущая знакомое присутствие, царапающее подсознание. Вейдер стоял чуть поодаль, в тенях; и хотя Люк едва ли скучал по нему, шипение респиратора, громко раздающееся в тишине и казавшееся когда-то резким и грубым, было теперь настолько знакомым, что… успокаивало его.

Люк знал, помнил сквозь туман своего изломанного восприятия, отмечающего долгие дни, количество которых он не мог сосчитать, помнил присутствие отца в комнате, его чувство тревоги и беспокойства, даже заботы. Он не доверял своему отцу, конечно, понимая, что его чувства могли быть связаны всего лишь с корыстными интересами — но сейчас, в своем состоянии, у Люка не было ни сил, ни желания удерживать обычную дистанцию между ними.

Возможно, Вейдер ощутил это, потому что его слова, наполненные редкостным сочувствием, заставили Люка повернуть к нему голову:

— Не живи слишком долго под этим. Это было неизбежно — слишком большие силы находились в игре.

Он знал, что его отец хотел сказать больше, что он хотел сказать все, что сказал Император, что он хотел сказать: «Я предупреждал тебя. Я говорил тебе. Я знал, а ты не слушал». Если бы Люк мог, он вытер бы свои глаза, но его руки были все еще бесполезны, и он смог только покачать головой, испытывая очередной шок от боли в груди и плечах. В конце концов он коротко и горько рассмеялся, обретя голос в своем гневе на себя.