Pax Blank - В Тенях и Темноте

Внимание мальчика начало расплываться, не в силах бороться со слабостью от наркотиков и ран, веки задрожали. Однако Палпатин продолжал говорить, убирая с раны спутанные кровью волосы; полный пустого и снисходительного сострадания жест.

— Я думал, что получил все, что хотел в этом ребенке — что все мои амбиции могут быть осуществлены. Он был стихийным существом, наполненным дикой необузданной мощью, превышающей мои самые смелые надежды. Все было возможно через него. Понимание, что он принадлежит мне, спровоцировало все мои далеко идущие планы, и какое-то время я был не останавливаем, я был неукротимым, неуязвимым. Но потом он был ранен, ужасно — и мощь, которую я вложил в его создание, была потеряна. Не вся, но достаточно. И, что еще более важно, у него не было никакого наследника — моя линия вновь была сломана.

Наконец голова мальчика опустилась набок. Он встрепенулся раз, распахнув на мгновение глаза, но вскоре снова начал забываться; монотонный голос Мастера действовал странно гипнотически, почти успокаивающе — и Палпатин задавался вопросом, имеют ли его слова еще хоть какой-нибудь смысл для него, изнуренного и нуждающегося в лечении.

— Как оказалось, мой Мастер, в своей заключительной мести, не сказал мне всего, что было необходимо для создания жизни. И таким образом все — все мои стремления и амбиции, моя династия — было безвозвратно потеряно. Мне осталась только власть… но одной власти недостаточно, каждый всегда хочет большего… и то, что я действительно хотел, было безнадежно отнято у меня. — Он благосклонно улыбнулся, скребя тыльной стороной ногтя около раны мальчика, прочерчивая линию в алой крови, по направлению к длинным, спутавшимся волосам и, словно расчесывая, провел по ним кривыми острыми пальцами; голос зазвучал довольно и спокойно, торжествующе: — И затем появился ты, и все — все — оказалось вновь в пределах моей досягаемости. Ты — мой. Тот же самый резонанс, звучащий с прежней чистотой. Я создал твоего отца, вызвал его жизнь. Следовательно, я создал тебя. Тебе было предрешено попасть сюда — чтобы служить. Продолжать мою работу. Ты — мое бессмертие, дитя. Моя династия. Мое наследие. Ты — мой.

Все было не так. Со всех сторон его охватывала боль и непрекращающаяся лихорадочная растерянность. Люк просыпался на короткие промежутки времени, больше из-за внезапных вспышек мучительной боли, чем от проблесков сознания. Болеутоляющие, которые раньше приносили облегчение, вводили в оцепенение и сознание, и тело, но теперь, когда ему перестали их давать, он остался наедине с болью, которая пронзала и скручивала его с такой силой, что не было никакой возможности и надежды, чтобы хоть как-то сконцентрироваться и справиться с нею.

Казалось, не было даже краткого мгновения, ни единой секунды отсрочки, чтобы собрать Силу вокруг затуманенных, парализованных мыслей. Боль раздирала все его естество прежде чем он пытался сосредоточить свой разум, омраченный действием остальных лекарств, и он чувствовал себя слишком рассеянным, слишком сбитым с толку, слабым и измученным, чтобы протянуться к Силе, как преподавал ему Мастер Йода. Ему нужен был лишь миг, секундная передышка от всеобъемлющей боли, чтобы собрать свои мысли и попытаться понять то, что мешало ему, но она вонзалась тысячью ножей, скоблила и резала до глубины костей с каждым острым вздохом. Изнурение от усилий, чтобы просто вынести это, уничтожало всякую надежду на концентрацию; слишком много уходило на пересиливание боли, чтобы суметь еще хоть что-то.

Время разбилось на короткие, раздробленные моменты прихода в сознание, перемежающиеся долгими периодами боли, настолько сильной, что он мог только лежать и дышать, больше ничего. Просто сделать вдох в этой агонии было победой, каждый глоток воздуха, проходящий через сведенные мышцы груди и изломанные кости, требовал такой концентрации, что все остальное меркло и исчезало, а его восприятие было заглушено необходимостью бороться с этой режущей на куски агонией.

Иногда он осознавал присутствие других в комнате — Мары, Нейтана или, часто, своего отца — но что-то сказать им, даже просто открыть глаза и взглянуть на них, было невообразимо, абсолютно за пределами возможностей.

Он понятия не имел, сколько прошло времени, но каждое мгновение пылало целую вечность. И, когда наконец этот огонь чуть утих, на самую малость, только, чтобы ощутить рядом своего отца, он потянулся к нему, как к единственному источнику спасения.

— Помоги мне… — это было все, что удалось произнести израненным горлом, борясь с сухостью во рту и рассеченными губами, но человек, которого он так долго и полностью отвергал, подошел к нему тут же, без колебаний.

Вейдер встал у изголовья кровати и бережно взял в руки голову сына, положив большие пальцы на его виски:

— Успокойся, — произнес он ровным глубоким басом, обращаясь к обессиленному сознанию Люка — очень умиротворяюще, утешая и обволакивая, мягко ведя за собой. — Тебе нужно найти свой центр… отступить в Силу. Она везде вокруг тебя. Просто дыши, расслабься. Перестань бороться. Позволь ей вести тебя, позволь ей исцелить тебя. Ты знаешь, как сделать это. Знание внутри тебя. Вспомни этот путь, успокой свой разум и слушай. Все, в чем ты нуждаешься — здесь, в ожидании. Ощути это. Призови к себе. И позволь исцелить тебя.

Ровный гипнотический тон увлекал Люка за собой, успокаивал, сосредотачивал…

Вейдер понятия не имел, мог ли его сын еще сделать это… У Темной Стороны не было способности к исцелению. Она могла придать сил, могла позволить действовать, невзирая на раны, но она не могла исцелять. Эта способность давно была потеряна для самого Вейдера. Да, он поддерживал состояние сына, пока они возвращались на Корускант, но не более того; он мог только укрепить его, замедлить ухудшение. Способность восстановить или привести в сознание была недоступна ему, и тогда, и сейчас. Все, что он мог сделать — попытаться провести своего сына, показать ему необходимые шаги и надеяться, что Люк все еще способен к этому, к достижению нужного канала Силы, пусть небольшого, но давшего бы ему хоть какое-нибудь облегчение. Хотя в действительности он знал, что это бесполезно — мальчик больше не был джедаем.

Вейдер не мог не думать о том, что у стороны Силы, которую он презирал и отвергал, была власть помочь его сыну, тогда как Тьма, которую он так долго и решительно оборачивал вокруг себя — так уверенно, словно она была самой неуязвимостью — не имела сейчас никакой ценности.

И тем не менее он ощущал, как мальчик успокаивается от его слов, как сбивающий с толку узел боли и смятения, скрутивший его, начинает понемногу ослабевать. Его плечи резко опустились, когда он вновь обрел наконец какую-то связь с Силой, дыхание замедлилось и стало ровным, голова потяжелела в руках. Вейдер почувствовал, как его собственная грудь расслабилась в ответ, понимая, что все это время он оставался натянутым и напряженным, словно электропровод — пока видел страдания сына и никак не мог помочь ему.