Pax Blank - В Тенях и Темноте

— Какой она была? — наконец произнес Люк, не в силах при этом смотреть на отца.

Вейдеру казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он давал Люку голозапись Падме во время их полета к Корусканту, на борту «Экзекутора». Сейчас, оглядываясь назад, он не мог поверить, что полагал, будто Люк так легко и так много уступит, взяв проектор; на его месте Энакин Скайуокер поступил бы точно так же, как это сделал тогда Люк Скайуокер.

Сейчас, однако, его вопрос означал намного большее, чем только желание знать свою мать — потому что Люк хотел знать о ней лично от своего отца. Хотел знать женщину, которую знал его отец.

— Она была… очень красивой. Истинной красотой, сияющей изнутри.

— Как долго ты знал ее?

Зная о чувствах сына, так как они оба осторожно ослабили свою защиту — лишь немного, учитывая то, что оставалось — Вейдер понимал, что мальчик уклонялся от вопроса, который действительно хотел задать:

«Ты когда-нибудь любил ее?»

— Я знал ее с тех пор, как был ребенком, с девяти лет. Даже еще до того, как стал падаваном.

Его сын обдумал это, легкая нахмуренность отметила юное лицо, израненное теперь рукой Мотмы. По правде говоря, Вейдер очень хотел бы пойти за ней сам — страстно желая обратить против нее всю силу своей ярости. Но гораздо справедливее было сделать это его сыну, и из-за личного настоящего желания самого Люка, и для того, чтобы Император доверял ему.

Вейдер еще понятия не имел, что предпринял мальчик для изменения решения Мастера; тот был так долго и абсолютно непреклонен в убеждении, что Люк должен всегда оставаться неподалеку от Корусканта… И Вейдер хорошо понимал это — на месте Палпатина он установил бы те же границы.

— Она была с Татуина? — спросил Люк, смотря на отца своими разными теперь глазами.

— Нет, она была с Набу. — Вейдер хотел рассказать сыну все, о том, что его мать была сенатором и королевой, но слишком много информации за один раз только ошеломило бы его… К тому же по неким эгоистичным мотивам Вейдеру хотелось еще удерживать над мальчиком эту власть, имея то, что возвращало бы сына к нему.

— Тогда как…? — побудил его к рассказу Люк.

— Падме попала на Татуин, когда ее корабль был поврежден. Она искала запчасти. Именно тогда мы и встретились первый раз. — Вейдер пока не хотел открывать ее фамилию, которую по-прежнему можно было легко проследить в имперских архивах. Но даже произношение одного ее имени глубоко и мучительно что-то вывернуло в нем, несмотря на многие прошедшие годы; еще одна рана, которая никогда не заживала.

Он затих, но его сын с надеждой ждал дальше, и в конечном счете Вейдер продолжил:

— Вскоре после этого я… стал падаваном, прибыв на Корускант. Мы не виделись много лет, но я всегда помнил ее.

Люк смотрел на отца, плененный тем, что тот говорил, понимая, что их разговор переместился на несуществующую ранее территорию их отношений.

— Ты был джедаем, когда снова встретил ее? — Люк знал, что такой факт означал, что отец не должен был быть с нею. Так много информации, так быстро — так много знания того, кем был его отец, и кем была его мать.

— Падме не имела никакого отношения к моим… решениям, — произнес Вейдер, и глубоко внутри Люк знал, что эти слова были предназначены для защиты его матери. И это желание защитить ее было… трогательно. — Она бы удержала меня в ложных верованиях джедаев, и я в конечном счете погиб бы вместе со всеми, защищая их ущербные идеи.

Люк перестал пытаться спорить против искореженных взглядов своего отца, они были слишком глубоки в нем, и оба знали, что сейчас не время для этого — его отец озвучил их только ради защиты…

— Ее звали… Падме?

— Да, Падме Амидала. Ее имя.

Слышать своего отца, говорящего с таким колебанием и сожалением о матери, было очень… человечно. Одновременно вызывая тревогу и приводя в восторг, ломая все предположения, которые раньше имелись у Люка, стоящего сейчас в зачарованной тишине.

— Она была умна, решительна… Пылкая и страстная в своих убеждениях. Ей невозможно было навязать чужую волю. В этом вы очень похожи.

Люк улыбнулся, опуская взгляд; эмоции потоком нахлынули на него, вынуждая изо всех сил подавлять глубокое сожаление внутри.

— Мне так жаль… — Он остановился, как из уважения к отцу, так и из-за упрека себе: тоска была бесполезна, прошлое нельзя изменить.

Остро ощущая скрутившее изнутри раскаяние — до боли очевидное восприятию Люка — Вейдер долгое время стоял молча.

— Подожди, — сорвавшись с места в неком фактически волнении он решительно вышел из комнаты.

Когда несколько минут спустя он вернулся, то застал сына, заворожено стоящим перед картиной. Знал ли он? Мог ли ощущать некий след в Силе тех бесчисленных часов, что Вейдер потратил, стоя на этом месте в опустошающей печали?

Люк повернулся к отцу, и Вейдер долю секунды колебался — у него так немного осталось от нее…

Но по этой же причине он и должен был отдать это сыну. Их сыну.

Вейдер протянул сжатый кулак, и Люк нерешительно подставил навстречу ладонь. Оказалось, что выпустить это из руки, отдавая добровольно другому, было совсем не так трудно, как он думал. Более того — это принесло ему странное облегчение.

Люк взглянул на свою ладонь, на маленький прохладный и удивительно тяжелый предмет. Он поднял руку ближе — рассматривая кольцо из темного зеркального перенниума с крупным светло-синим камнем квадратной формы.

— Оно принадлежало твоей матери, — сказал Вейдер, хотя понимал, что мальчик уже прекрасно знает это. — Я привез ей этот камень с Джабиима. Она заказала кольцо с ним и всегда носила его потом на… указательном пальце правой руки.

Джабиим… Болезненные воспоминания закрутились в голове Вейдера. Воспоминания об Оби-Ване. И о потрясении в глазах человека, чью трахею он сжимал Силой. Он быстро заморгал, отгоняя все это прочь; сейчас было не время.

— Она…

Он не стал продолжать — не смог. Он принес ей этот необработанный, ничего не стоящий камень просто потому, что когда увидел его, подумал о ней, о том, что ей это понравится. И она была в таком восхищении, держа камень у его лица и утверждая, что этот цвет был точно таким же, как цвет его глаз. А когда ей сделали кольцо, из драгоценного металла перенниума, она шутила, что этот цвет был таким же темным, как цвет его одежды.

Она всегда носила это кольцо и потом жаловалась, когда ей пришлось снять его… Из-за беременности ее пальцы отекали. Он взял кольцо тайком из ее шкатулки, намереваясь изменить размеры, чтобы она могла носить его снова…

Но служебный долг помешал ему, у него никогда, казалось, не было времени и потом, внезапно…

Внезапно ее не стало, и все изменилось. Кроме кольца, чей камень по-прежнему был цветом его глаз, обрамленным блестящим черным… как броня, которую он теперь носил.