Pax Blank - В Тенях и Темноте

Прошло много времени, прежде чем он смог смотреть на это кольцо — так сильно напоминающее ему о ней.

И все же, в конечном счете, оно стало одним из немногих бережно хранимых предметов его имущества.

И теперь он отдал его сыну — потому что хотел, чтобы у мальчика было что-то принадлежащее ей. Ибо понимал, что он забрал Падме не только у себя, но и у сына, и знал, что ничто из того, что он сделает или скажет, никогда не сможет изменить прошлое или возместить нанесенный вред. Он чувствовал отчаянную необходимость дать Люку хоть что-то способное связать его с матерью, которой тот никогда не узнает… по вине Вейдера. По вине Энакина. По вине Оби-Вана.

Мальчик стоял тихо, уставившись на кольцо в руке, долгое время. Когда он наконец поднял свои синие глаза на отца, Вейдер знал, что сын ощутил всю отчаянную игру изводящих его несчастных эмоций.

— Я не могу взять это, — произнес Люк тихим, но уверенным голосом, протягивая открытую руку.

— У тебя должно быть что-то от нее, — не двигаясь, решительно ответил Вейдер.

— Не это. Я знаю, что оно…

— Возьми его. Она бы хотела этого.

Люк пытливо смотрел на отца, и Вейдер понимал, что никакая маска не скрывала его — не от сына. Затем мальчик вновь перевел взгляд на кольцо и наконец попробовал одеть его на указательный палец, на котором, по словам Вейдера, носила его мать — оно не прошло дальше первой фаланги, и Вейдер услышал мягкую улыбку в голосе сына:

— Оно такое крошечное. Должно быть, она была… — Он не продолжил, но Вейдер вновь воскресил в памяти, какой стройной она была, какой изящной. Какой хрупкой.

Люк попробовал кольцо на каждом пальце, и оно подошло только на мизинец, там он и оставил его, не в силах отвести взгляд. Он опять долго молчал, пытаясь подобрать слова, соответствующие этому бесценному подарку. В конечном счете он высказал честную, простую правду:

— Спасибо. Это бесподобный подарок. Я буду хорошо заботиться о нем, обещаю.

Почувствовав вдруг неудобство, Вейдер сделал несколько шагов назад. Небрежный, грубый голос произнес:

— Это пустяк. Оно ничего не стоит для меня. Можешь делать с ним, что тебе хочется.

— Тогда я буду дорожить им, — искренне произнес его сын, по-прежнему смотря на кольцо. Внезапно, кое-что поняв, он взглянул на отца. — У тебя синие глаза!

— У меня были синие глаза, — неловко ответил Вейдер.

Его сын тут же вернул взгляд на кольцо.

— Я всегда почему-то думал, что они были карими. Думал, мои достались мне от матери.

— У твоей матери были глаза глубокого карего цвета и длинные каштановые волосы.

Вейдеру пришло в голову, что он не упоминал о том, что Падме считала цвет камня идентичным цвету его глаз; неужели мальчик мог так всецело прочесть его мысли? Было ли это случайным промахом Люка, раскрывающим степень его способностей?

— …Что произошло с ней? — в словах мальчика зияла глубокая рана потери оставшегося одиноким ребенка; и чувство вины захлестнуло Вейдера — не могущего вымолвить ни слова.

Но Люк терпеливо ждал, так что в итоге Вейдер был вынужден говорить, хотя он и не смог найти смелости повернуться лицом к своему сыну:

— Я… не могу сказать тебе.

Люк опустил глаза, горе и сожаление скрутили его чувства при понимании того, о чем говорит отец. И все же он не обвинил того, не сделал ничего, чтобы как-то осудить или упрекнуть отца. Возможно, он чувствовал собственное горе Вейдера, его жгучий, режущий, словно нож, стыд.

Вновь потянулась тишина, отмеченная тяжелым дыханием респиратора. Люк очень медленно поднял к отцу нему взгляд.

— Почему? — единственный оставшийся у него вопрос, как предположил Вейдер. Но даже сейчас в тихом голосе Люка не было никакого осуждения, только желание знать.

Вейдер искал тысячу раз такой благоприятной возможности — чтобы объяснить свои действия, оправдать их перед тем единственным, кто еще имел значение для него, когда тот наконец будет готов слушать. Однако сейчас, стоя перед взглядом этих синих глаз, так сильно похожих на его, он не мог найти слов и лишь покачал головой, сохраняя молчание в приступе стыда.

— Мне жаль… — пробормотал наконец его сын, отводя глаза, и Вейдер не знал, что означают эти слова: извинение или сожаление о непростительных действиях его отца.

Вейдер сделал еще шаг назад, пытаясь отвергнуть переполнявшие его эмоции.

— Тебе… нужно идти. — Его сын вскинул голову, и Вейдер нашел оправдание своим словам: — Ты здесь уже слишком долго, Император будет знать.

Это не обмануло мальчика — ни на секунду — но он отвел взгляд и отошел, готовый оставить отца одного, наедине с собой, в чем тот нуждался.

— Разумеется. Ты будешь здесь, когда я вернусь?

— Еще бы, — ответил Вейдер. — Захват Мон Мотмы будет значительным событием. — Император захочет присутствия всех, когда получит новую игрушку.

Мальчик снова беспокойно отвел глаза, на лицо легла тень рвущей его неуверенности.

— Ты делаешь все правильно, — заверил Вейдер.

— Нет, это неправильно, — спокойно ответил сын, смотря на кольцо своей матери. — Но я полагаю, что это необходимо.

Он повернулся, чтобы уйти, и Вейдер, не желая заканчивать на такой холодной ноте, выпалил:

— Я любил ее, очень.

Люк замер на ходу, слова потрясли его до самого основания — настолько, что его обычно хорошо скрытые эмоции проголосили в Силе, сознание буквально гудело от шока на это откровение. Потому что Тьма не любила. Слово «любовь» было предано анафеме, невероятно, невозможно.

— И что мне делать с этим? — не поворачиваясь, спросил он в итоге.

— Учись из этого, — жестко ответил Вейдер, возвращая к себе пристальный взгляд Люка. — Мы… неотвратимо одинокие существа. Мы можем только разрушать то, что ценно для нас. — Люк не откликнулся, и Вейдер надавил дальше: — Ты не можешь быть близок с кем-либо, и не можешь другим позволять приближаться к тебе. — Опустошительная, невосполнимая ошибка самого Вейдера, от которой он хотел уберечь сына, от страданий и сожалений, которые изводили его собственную жизнь столько, сколько он помнил. — Провал будет неизбежен, и последствия выйдут из-под твоего контроля.

Его сын беспокойно посмотрел в сторону, намеренно отказываясь понимать это, идя дальше и останавливаясь только на пороге — не в силах оставить такое мрачное предсказание над своей головой.

— Я не ты, — тихо проговорил он, как отцу, так и самому себе. Затем, будто не желая уходить на ноте разногласий, как это часто происходило в прошлом, он повернулся: — Спокойной ночи, отец. — Люк снова посмотрел на кольцо. — И спасибо.

Вейдер еще долго и тихо стоял в комнате после того, как сын покинул ее, вся его тоска, все травящие душу эмоции, были рассеяны этими несколькими словами: