Кайла Олсон - Империя из песка

Пеллегрин впивается в меня напряженным взглядом. Белки глаз буквально светятся на фоне темной кожи. Передо мной вновь настоящий Пеллегрин, а не маска, которую он надел, когда мы покинули лабораторию.

– Времени мало, Иден. Когда Кассоуэри спустится на землю, ты должна отправиться следом, иначе Ава обо всем догадается.

Я не ошиблась насчет Авы!

– Где Финнли? Скажи мне?

Пеллегрин смотрит на меня с жалостью и участием… и я сразу понимаю, каким будет ответ.

– Она упала в сетку живой, Иден.

Его глаза поблескивают. Может, на них навернулись слезы?

– Она еще?..

Пеллегрин качает головой.

– Твой отец дал ей установку – напасть на Старка, пока он вел ее в медблок. В тот момент это можно было легко оправдать последствием галлюцинаций, которые вы как раз испытали на мосту.

Касс ступает на землю. Пора спускаться, но я не могу. Я должна выслушать Пеллегрина.

– Мне очень жаль, Иден. Старк импульсивен и с течением лет совершенно перестал понимать, что правильно, а что нет. Он сломал ей шею.

Мир перед глазами плывет.

Веревочная лестница, заросли, приближающаяся лодка превращаются в смазанные пятна белого, зеленого, серого.

Вокруг меня мелькают лица – Лонан, Феникс, Касс, Пеллегрин (он наверняка будет сопровождать нас на яхте) – загорелое, веснушчатое, бледное, черное.

Зажмуриваюсь, но вместо темноты вижу Финнли. И хотя вина лежит не только на моих плечах, из головы не идут мысли о подвесном мостике. О ее падении.

Я еще здесь, а Финнли умерла.

Добро, зло, чистота, грязь, радость, боль, скорбь, великодушие… они искажаются, смешиваются друг с другом, сливаются. В жизни так много палок о двух концах. Жизнь сама по себе – палка о двух концах.

Открываю глаза. Дышу. Стараюсь не винить себя в том, что я по-прежнему могу дышать, использовать бурю чувств, как источник силы, как разгорающееся пламя. Финнли не заслуживала смерти. И все, что я могу делать сейчас, – это творить благо жизнью, которая мне принадлежит, пока она не прервется.

Лодка сворачивает не вправо, а влево. Странно, когда мы проникли в пещеру на каноэ, я четко видела в той стороне джунгли, а не продолжение канала.

А теперь зарослей нет.

И мы не просто близко к берегу – мы оказываемся прямо у него.

– Снова биозащита? – тихо спрашиваю я, и Пеллегрин слегка кивает.

Невероятно. Я оглядываюсь… и от канала, постройки и даже пролива, через который мы выплыли, не остается и следа. Я вижу джунгли и низкий утес, а наша лодка устремляется в открытый океан, где в пятидесяти ярдах ожидает ультрасовременная яхта, освещенная яркими огнями.

Я никогда не стремилась к такому. Я вовсе не желала оказаться на яхте, готовой доставить нас к человеку, погрузившему мир в хаос. И даже не думала о том, что ввяжусь в миссию, от успеха которой зависит исход войны.

И я не могла предположить, что терзающая меня из-за Финнли вина – капля в океане по сравнению с тем, что я испытаю, если подведу отца.

Допустим, я провалюсь и меня раскроют.

Тогда его убьют. Из-за меня.

А я этого не хочу.

Я в жизни не видела таких судов: наполовину роскошная яхта, наполовину экспонат Нью-Йоркского музея современного искусства. Парус с прожилками швов смахивает на брюхо гигантского кита. Длинный и острый нос – мастерское сочетание эстетики и функциональности – способен пронзать и самые страшные волны. Прямо над ним красуется острая скульптура, устремленная в небо, она напоминает жуткий клюв, готовый поглотить все, что встретится ему на пути.

Мы с Пеллегрином поднимаемся на палубу среднего яруса. Иллюминаторы расположены так, что образуют странный, извилистый орнамент. Их столько, что стены почти не остается – сплошь выточены безупречно ровные окошки. Когда мы попадаем внутрь – сперва Феникс, Касс и Лонан, затем я и Пеллегрин, – последний запирает дверь. Мне еще не приходилось бывать на борту настолько шикарных яхт: интерьер в глубоких ванильных тонах, узкие доски паркета с вкраплениями орехового цвета.

– Эн-пэ-и, запад? – спрашивает у Пелла какой-то член экипажа.

– Подтверждаю! – отзывается Пеллегрин.

– Обживайтесь, – советует моряк. – Плыть будем почти всю ночь. Путешествие предстоит долгое.

Я смотрю на Пеллегрина в поисках подсказки – когда мы начнем действовать и сменим курс? – но выражение его лица непроницаемо. Для сохранности тайн это, конечно, хорошо, но для моей паранойи – нет.

– Присядешь? – спрашивает Лонан.

Остальные успели разместиться на диванах у правого борта.

Если я сяду, то засну. Если я устроюсь рядом с Лонаном, то, возможно, никогда не захочу встать, что слишком рискованно.

Но я… так… вымоталась…

Ответ, вероятно, написан прямо у меня на лице. Не успеваю опомниться, как Лонан берет меня за руку и ведет в кормовую часть, к длинной мягкой скамье с тремя декоративными подушками. Отсюда открывается вид на океан и остров. Наверное, днем любоваться этой картиной куда приятнее.

Лонан опускается на скамью и протягивает ладонь, предлагая присоединиться. Усаживаюсь и, придвинувшись к Лонану, утыкаюсь головой чуть ниже его ключицы. Какие у него классные крепкие мышцы! Лонан обхватывает меня рукой, привлекая к себе как можно ближе.

Однако недостаточно близко.

Мы оба изнурены, мы оба таем в объятиях друг друга. А я была права: мне вообще не хочется вставать.

Яхта набирает скорость, поднимается прохладный ветер. Жаль, что я оставила желтую кофту в тоннеле.

Лонан гладит меня по плечу, прогоняя озноб жаром.

– Рада снова тебя видеть, – шепчу я.

В голове вертится столько фраз, но без опаски можно сказать лишь эту. Надеюсь, что можно.

В свете луны видно его мягкую улыбку.

– И я рад тебя видеть, Иден. – Лонан опускает взгляд на цепочку с кольцом моего отца и проводит пальцем по изгибу металла. – Я тоже скучаю по своей семье.

Я цепенею. Лонан ведь уже рассказывал мне про родителей, с какой стати он опять о них заговорил? Он на что-то намекает?

Ключевое слово «тоже»: Лонан все знает.

Он в курсе, что кольцо принадлежит моему отцу. Как и потрепанное руководство, которое я таскала с собой повсюду.

Мой отец напрямую связан с разразившейся войной, но это не означает, что он ее начал.

Но мне придется молчать.

Война меня научила как минимум одному: другие люди не обязательно видят мир в черных и белых тонах. Некоторые, невзирая ни на что, хотят видеть только алые краски. Особенно если им часто причиняли боль.

А Лонан не отстраняется, а придвигается еще ближе, и больше мне ничего не надо.

Мы целуемся – нежно, осторожно, мягко. В касаниях наших губ нет ни нетерпения, ни страха, ни прощания, ни чистого облегчения, что мы оба сумели выжить. Мы целуемся потому, что достигли взаимопонимания – и неважно, что пока мы находимся еще в самом начале пути и наши тяжелые утраты оставили глубокие раны в нас обоих.