Артем Карпицкий - Этаж ноль

— Ща… — лениво промямлил человек в очках и шляпе. — Щас усе будет, шеф, не боись.

Он потянулся к карману куртки, в котором, очевидно, лежал пистолет. Бледная рука опустилась вниз, открыла застежку, проникла внутрь… Кроули еще успел удивиться спокойствию Эндрюса — тот и бровью не повел, с легкой иронией следя за манипуляциями второго телохранителя. А потом… Потом он понял, что не может даже пальцем пошевелить, как муха, попавшая банку с медом. Все тело Кроули будто прилипло прямо к воздуху… Он чувствовал себя, как бабочка, приколотая иголкой к листу картона. Он чувствовал… Чувствовал, как стекает по лицу пот, как стучит сердце — все быстрее и быстрее, как замедляется дыхание и череп пронзает жуткая боль…

— Так-то лучше, — гость удовлетворенно проследил за падением второго телохранителя, без сознания свалившегося на пол рядом с Микки. — Теперь мы остались одни… Тет-а-тет, если можно так сказать.

— А может… — мафиози заискивающе улыбнулся. — Может, мы как-нибудь договоримся? У меня есть деньги… Много денег! Или может партия товара? Она вот-вот должна прибыть… А, Хром? Может, договоримся?

— Какое заманчивое предложение… — Эндрюс сделал вид, что погружен в тяжкие раздумья. — Знаешь… А я, пожалуй… Откажусь. И не откажу себе… В удовольствии.

Улыбаясь, как праздничный клоун, строя гримасы и паясничая, Эндрюс ударил мафиози. Кулаком в живот, разрывая кожу и ломая кости. Потом еще раз и еще — со стороны казалось, что человек, по прозвищу Хром, просто играется, шутит. Что его удары не достигают цели, а просто «гладят» Микки Карлито. Вот только после таких «поглаживаний» последний хрипел и плакал от нестерпимой боли, кашлял кровью и бледнел, хотя и так уже был белее горного снега.

Микки Карлито умирал… И умирал очень медленно, в страшных мучениях — так же как те, кто отправился в мир иной благодаря его наркотикам.

— На этом все… — Эндрюс осмотрел помещение. — Прощайте, ребята.

Он разжал пальцы, в которых продолжал держать старую фотографию, и кусочек твердой бумаги, кружа и петляя, как павший лист, опустился на пол. Лицом вниз…

— Ты слишком легко завел разговор с почти незнакомым тебе человеком… Я бы сказал, что возможны два варианта.

— Что за варианты?

— Либо ты душа компании и купаешься во внимании, обращенном к тебе со стороны окружающих…

— Неа, это точно не про меня.

— Тогда второй вариант — ты одинок. И одиночество гнетет тебя, подспудно, на подсознательном уровне, так, что ты не понимаешь, что же именно с тобой не так. Я прав?

— Пф… Ну да, я одинок. Но! Мне это нравится. И сознательно, и подсознательно, и сверхсознательно, и… как еще там может быть? В общем — у меня все отлично.

— А друзья…

— Их у меня нет — я так решил с самого раннего детства.

— Но почему?

— Потому, что люди — слабы. Они не способны устоять перед соблазнами и пороком. Все высокие устремления, вся их мораль, все принципы… Все заканчивается вместе с едой и деньгами, за которые эту еду можно купить.

— Но не все же такие…

— Почти… все.

— А ты?

— Я другой.

— Разве?

— Знаешь… Многие говорят о ценности человеческой жизни, одновременно втайне мечтая с особой жестокостью прикончить половину своих знакомых. А я… Я говорю о ценности человеческой смерти. И думаю об этом. И мечтаю тоже об этом. И живу… этим.

— Выходит, ты убийца.

— В какой-то мере.

— И скольких ты уже отправил на тот свет?

— Я сбился со счета.

— Ты сущий дьявол…

— Нет, я враг дьявола. И враг бога. Я… воздаяние.

Какой путь — верный? Эндрюс нашел свой ответ на этот извечный вопрос. Нашел еще тогда, когда, по меткому выражению одного из товарищей, «гнил, как куча опилок» в приюте для детей, которых бросили родители. Нашел не благодаря друзьям, наставникам, обществу, а скорее вопреки всем. Вопреки людям и против людей…

Он не знал, как оказался в «Прибежище», смутные воспоминания отмечали его жизнь начиная с пятилетнего возраста — старые игрушки и огромный сад, строгие воспитатели и упоительная свобода за пределами приюта, которая казалась недостижимой… Проблески памяти, как золотые вкрапления в пустой породе, каплями робкого дождя падали снизу вверх… То, как он убежал гулять без спросу, и его наказали… Как потом, спустя несколько месяцев, он прочитал свою первую книгу — это был простенький боевик, без особого смысла и морали. Но Эндрюсу понравилось, и он надолго оккупировал местную библиотеку, обладавшую, правда, очень скудным запасом книг. Зато там были журналы — наука, техника, диковинки со всего света… Он читал и читал, набивая мозг информацией, читал, не задумываясь о том, как запомнить такую тучу фактов, событий, имен… Все получалось само собой, и Эндрюс думал, что так и должно быть всегда.

Потом, много позже, они с ребятами играли в одну странную игру — каждый должен был подбежать к старому дереву в дальнем углу сада и, спрятав лицо в огромном дупле, рассказать все свои мечты и желания. Вдыхая запах сырого дерева, сбиваясь и начиная снова, шепча то, что больше никогда не осмелишься повторить вслух… Каждый из них проделал путь от покосившейся беседки, служившей местом постоянных собраний, до дупла, поведав мертвому древесному скелету свои тайны. После они запечатали этот «тайник», забили отверстие старыми тряпками и сухими ветками, кто-то даже нашел немного смолы, которая послужила отличным клеем…

Прошло два года, Эндрюс, прочитавший от корки до корки все книги и журналы в местной библиотеке, отчаянно жаждал новых знаний. И скучал, жутко скучал по свободе, которая, как ему тогда казалось, была на расстоянии вытянутой руки — за оградой. И он решил устроить побег, совершенно не думая о последствиях, не представляя, что же будет делать потом, когда выберется «на волю»… Естественно, Эндрюса поймали, естественно, он был наказан. Но наказали не только одного мальчишку — все его одногодки, с которыми он играл в саду и делился наивными детскими секретами и мечтами, остались без обеда и ужина. А ведь в «Прибежище» и без того не баловали своих питомцев разносолами…

Дети бывают жестоки. Очень жестоки. И, одновременно, легко забывают то, что с ними происходит. Даже самая свирепая потасовка через час-другой превращается в совместное обсуждение набега на близлежащие яблони. Так уж устроены люди… И Эндрюс не был исключением. Он прекрасно понимал, что ему достанется на орехи, что его знакомые и приятели, пострадавшие из-за его же самодурства, захотят проучить виновника своих бед. Это было так же естественно, как восход солнца или луна, освещающая ночь. И не это оставило первый страшный след в душе мальчика… Первую рваную и никогда не заживающую рану…

Он помнил тот день, он снился Эндрюсу каждый день, с небольшими вариациями. Он каждый день видел, как мальчишку с соломенными волосами и пронзительно-голубыми глазами мутузят товарищи, а тот молча терпит и только время от времени тяжело пыхтит, как паровоз, преодолевающий гору. Он чувствует боль от ударов, он чувствует соленую кровь на губах, он чувствует тепло, разливающееся по телу. Болезненное тепло. Но он терпит, он пока еще может терпеть, и все бы ничего, если бы не… Друг. Его первый и последний друг.