Mimezinga - Fallout Equestria: Розовые глазки

— По-моему, у этого пони слишком много ног... а, её зовут Рэйни Дэйс! И она...

— Прости, маленькая, никакая Рэйни Дэйс здесь не работает, но если ты хочешь удостовериться — не трогай! — я могу позвать новую земную пони, которая работает у меня, просто на всякий случай... ЭЙ, ХОЛЛИ, СПУСТИСЬ СЮДЫ!

Очень респектабельный бордель...

Но Пуппи уже не слушала кобылицу, её взгляд был прикован к потускневшим карандашным линиям на стене, наполовину скрытым за статуей.

И сейчас она видела эту же самую стену, только два века назад.

— Подожди здесь, Пуппи, мама скоро вернётся: это займёт всего несколько минут!

— Хорошо, мам, люблю тебя, пока-пока!

Мама погладила Пуппи за ушком, отчего та захихикала, а потом ускакала по делам.

Большая комната была такой серой и унылой, и ничего, кроме пары сидений да низкого столика с ультра-скучными журналами про оружие и глупых солдат, тут не было. Пуппи села возле стены и уставилась на угрюмое пустое пространство перед собой. Здесь требовались перемены, здесь требовались цветные карандаши!

Это заняло целую вечность — самое малое десять минут, но теперь Пуппин шедевр был почти закончен. Там были две самые красивые пони, каких ей только удавалось изобразить; одна из них была маленькой и розовой, с ярко-жёлтой гривой — Пуппи особенно сильно гордилась тем, как ей удалось запечатлеть свою розовость. Вторая пони была крупнее, с фиолетовой шёрсткой и рыжей гривой... мама... она была прекрасна. Если бы только Пуппи могла описать словами, как же прекрасна она была... ну, в общем-то, рисунок уже неплохо справлялся с задачей. Малышка добавила к композиции немного деревьев, и зелёных, и жёлтых, и одно розовое с жёлтым стволом, потому что она всегда считала, что розовый — самый лучший цвет для деревьев. Она оглядела свою работу, проверяя, не забыла ли чего-нибудь: солнце — есть... бабочки — есть... кексики — есть...

Теперь картинке не хватало только одного.

— А когда мы закончим, мы пойдём к папе, он вернётся, и мы всегда будем счастливы... — Она знала, чего здесь не хватало, но всё равно не могла завершить свою работу: — Какие у папы цвета?

— Пуппи, какого сена ты тут творишь?! Нельзя рисовать на стенах! Что я тебе говорила...

— Мама, я не могу вспомнить папины цвета...

Мама тут же замолчала. Пуппи не отрываясь смотрела на рисунок, пытаясь не упустить вдохновение, но как она могла нарисовать пони, если не знала, какие цвета использовать? Внезапно мама обняла её так крепко, что стало трудно вздохнуть.

— Не волнуйся, Пуппи. Клянусь, когда-нибудь это закончится, и мы... мы будем счастливы вместе, как было до войны... я... я...

— Эй, маленькая, очнись, послушай меня! Это твоя мама?

Пуппи обернулась к владелице борделя, рядом с которой теперь стояла незнакомая кобылка; молодая проститутка озадаченно посмотрела на малышку и удивлённо вскинула голову:

— Нет, она не моя. Я бы не забыла, что у меня жеребёнок... к тому же, у нас в семье никогда не было розовых.

— Я... Я тут была, это было... — Пуппи пыталась вспомнить, но это оказалось непросто; как будто воспоминания, до которых она хотела дотянуться, лежали намного дальше, чем она думала, — ...месяц назад, наверное... но... здесь всё было по-другому...

Хозяйка усмехнулась и потрепала малышку по спине.

— Это вряд ли, маленькая. Я владею “Бархатной жемчужиной” больше пятнадцати лет и ни разу не меняла даже дверной ручки...

Малышка вернулась к разглядыванию маленького рисунка и тут заметила, что в нём что-то изменилось, появилось что-то новое. На её лице возникла улыбка:

— Я... Я вспомнила его, он был белым и жёлтым! Папа был белым и жёлтым! — Маленькая кобылка указала копытцем на картинку и повернулась к двум пони. — Это мой папа, видите? Он мой папа, я не могла вспомнить его цвета, но теперь он здесь со мной и мамой! Тут что-то написано, пожалуйста, прочитайте, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Старая кобылица опустила голову и впервые в жизни присмотрелась к рисунку. Не то чтобы она не видела его раньше, но ей было попросту начхать на разрисованное пятно на стене, которое она предпочла заслонить статуей вместо того, чтобы закрашивать. Там были нарисованы трое пони; двое явно представляли собой творение жеребёнка: просто скопище цветных чёрточек на стене с парой деревьев и зелёной линией, изображающей землю, но третий был похож на работу кого-то, кто действительно умел рисовать: молодой белый жеребец с золотистой гривой, очень похожей на гриву малышки, которая стояла рядом и смотрела на стену...

Ниже рисунка кто-то написал несколько слов, которые старая кобылица прочитала совсем тихо, почти шепча:

— Снова вместе, отныне и навсегда. С любовью, Мама.

Пуппи прикоснулась к рисунку копытцем:

— Мама была здесь... и теперь здесь все мы! Это я, а это мама, а это папа! Стойте, придумала! — Малышка достала карандаш и добавила к работе последнюю деталь: три радостные улыбки у пони на лицах. — Теперь мы все счастливы! Йей! Мы сможем устроить пикник, и бегать за бабочками, и дождёмся светлячков, и мама с папой поцелуют меня перед сном! И всё будет замечательно! — Пуппи замолчала, неотрывно глядя на картинку, словно бы переживала историю, которую только что рассказала.

Молодая кобылка смотрела на эту сцену не издавая ни звука, её лицо выдавало растущий в ней безотчётный ужас. Эта малышка... как она могла выносить такое? Этот детский рисунок на стене — всё, что осталось от её семьи, но она улыбалась, как будто всё это было по-настоящему. Улыбалась! Но... но они же были мертвы, она уже всё потеряла, она была совсем одна! Маленький призрак, вечно блуждающий с места на место, спрашивая у всех о том, что уже невозможно вернуть; без отдыха, без надежды... только пустота, наполненная тускнеющими воспоминаниями... без конца. Проститутку захлестнуло отчаяние и чувство нескончаемой пустоты, ей нужен был свежий воздух, нужно было вырваться отсюда, прочь от этого невыносимого видения! Она сорвалась в галоп и со слезами на глазах вылетела из борделя на улицу.

Старшая пони была слеплена из другого теста: она уже повидала многое из того, что могла обрушить на неё Пустошь, и не раз переживала потери.

— Да, маленький призрак, теперь вы все вместе...

Потерявшийся жеребёнок, который нашёл частичку счастья за статуей возбуждённого жеребца... это было неправильно. Пустошь всегда оставалась жестокой, даже когда дарила вам капельку утешения. И всё же такие моменты залечивали раны и давали волю идти вперёд; упускать их было всё равно что отрицать свою суть.

— Можешь сидеть тут и смотреть на рисунок сколько захочешь, но я сомневаюсь, что твоя мама здесь, она, должно быть... э-э... ушла отсюда давным-давно. Прости, малыш, — сказала кобылица и добавила, повысив голос: — И пусть кто-нибудь спустится и уберёт эту статую, у нас здесь жеребята ходят! Мы не извращенцы!