Стивен Гулд - Телепорт [litres]

«Сегодня в ЕС начались переговоры между…» – продолжила она.

Я отключил телевизор.

«Терпеть не могу сидеть в середине или у окна…»

Пульт выпал из моих безвольных пальцев. Мама не умела телепортироваться. Очень жаль. Жаль, что меня не было рядом. Мне следовало быть с ней рядом!

Ну, мам, вот тебе и дали место в проходе…

Стряхнув оцепенение, я обнаружил, что сижу на полу в углу квартиры, между диваном и стеллажом. На полу лежала книга, половина страниц были вырваны и смяты в плотные шарики. Моя рука выдирала очередную страницу, когда я сообразил, что творю.

Мама…

Я посмотрел на книгу: это же «Простофиля Вильсон» из собрания сочинений Марка Твена, которое подарила мама. На душе стало скверно. Книги рвал папа, я не хотел становиться таким, как он. Я швырнул книгу в другой конец гостиной и сел на подлокотник кресла. Наверное, мне следовало плакать – только слез не было.

Ничего не случилось. Это все моя болезнь. Это горячечный бред.

Я включил вечерние новости на Эй-би-си и снова увидел тот же видеоматериал. Перед взрывом чемоданчика я выключил телевизор.

Милли… Милли должна мне помочь.

Человеку такое не вынести. В одиночку – никак. Я выбрался из квартиры и уже свернул за угол, твердо решив заставить Милли выслушать меня и рассказать ей о маме, но замер в нерешительности.

Два образа – взрыв чемоданчика и лицо прогоняющей меня Милли – чередовались перед мысленным взором, борясь за мое внимание, а порой объединялись и вместе причиняли мне боль.

Дом у Милли из красного кирпича. Я прислонился к нему лицом, почувствовав холод и шероховатость стены. Дул северный ветер, чистое, без единого облачка, ночное небо усеяли звезды, похожие на осколки кремня и стекла.

На подъездной дорожке послышались шаги. Я обернулся и вжался в тень изгороди, обрамлявшей дорожку. Не заметив меня, какой-то мужчина прошагал мимо прямо к подъезду Милли. Вот он прошел под фонарем, и я увидел его лицо.

Это был Марк, экс-бойфренд Милли, парень, которого я в прыжке перенес на полсотни миль и бросил на смотровой площадке в аэропорту Уилла Роджерса.

Неужели он опять докучает Милли?

Я мог бы снова стать героем – мог дождаться, когда Марк начнет приставать, и прыгнуть вместе с ним в Бруклин, в Миннесоту, в дальнюю даль, где ему станет не до Милли. Вдруг тогда она меня выслушает?

Марк уверенно постучал в дверь, а я прыгнул в сторону от дорожки, за вечнозеленый куст высотой мне по грудь. Я сжимал и разжимал кулаки, горя желанием что-то схватить, что-то ударить. Вспомнилась дорожка в Бэттери-парке и ограда между берегом и холодной-прехолодной водой.

Разве трудно прыгнуть с ним к самому краю…

Дверь открылась, и я весь подобрался, готовый прыгнуть, схватить, сделать больно. Прислушался, ожидая резких слов.

Голос Милли я услышал, но в нем не было ни гнева, ни возмущения.

– А-а, Марк! Спасибо, что пришел.

Дверь открылась шире, Марк переступил порог, и дверь закрылась. Дверь закрылась. Закрылась…

Господи! Я чувствовал себя дураком, полным идиотом. Метнувшись прочь с дорожки, я прыгнул домой, в квартиру, в паре сотен футов от квартиры Милли. Господи! На разделочном столе лежали антибиотики, и я машинально взглянул на часы. Настало время пить таблетки и капать в уши. На миг прислонившись к столу, я подумал: «Где слезы? Где слезы, черт подери?»

На пузырьке с антибиотиками была крышка с защитой от детей. Чтобы открыть такую, нужно изрядно постараться. Наконец я справился и попробовал проглотить таблетку, не запивая. Она застряла в горле, словно косточка. Словно кусочек черствого хлеба. Я открыл ближайший шкафчик – там стояли тарелки, прекрасные тарелки ручной работы. Стаканы прятались в дальнем конце шкафчика, но не тянуться же за ними!

Я взял большую кружку, наполнил водой из-под крана и выпил. Таблетку проглотил, но казалось, она снова застряла в глубине пищевода, неприятная, противная. Я снова наполнил кружку, злясь на Милли, на Марка, на самого себя.

Вторая порция воды протолкнула антибиотик куда надо. Машинально я поставил пустую кружку на самый край раковины, она опрокинулась и упала на пол ручкой вниз. Ручка отлетела, хрустнув, как прутик, который сломали пальцами.

К черту все!

Я поднял кружку, попробовал приладить к ней ручку, но понял: бесполезно. Тогда я швырнул кружку в раковину с такой силой, что она раскололась со звоном, пугающим, но вполне приятным. Осколок пролетел мимо уха и ударился о холодильник.

Я достал другую кружку и швырнул еще сильнее.

Тут и подступили слезы, тут и подкатили душераздирающие рыдания. И лишь когда я разбил последнее блюдо из сервиза, они наконец понемногу стихли.

По телефону Лео Силверштайн предупредил меня, что гроб открывать не будут. Так и вышло.

Прибыл я за час до начала церемонии – прыгнул в аэропорт и воспользовался службой трансфера. Микроавтобус Уолта Стайгера оказался на месте, но за рулем сидел мужчина помоложе.

– Где Уолт? – спросил я.

– На похоронах.

В ритуальном зале Кэллоуэя-Джонса степенный седовласый мужчина в темном костюме тихо подошел ко мне и спросил, в каком родстве я с покойной.

– Я ее сын.

– А, так вы мистер Дэвид Райс? Мистер Силверштайн предупредил нас о вашем приезде. Я мистер Джонс. Сюда, пожалуйста!

Через двойные двери он провел меня в зал, похожий на церковный, с витражными окнами. Гроб установили напротив дверей, чуть правее. Спиной к нам, низко опустив голову, стоял мужчина. Услышав наши шаги, он вытащил носовой платок, высморкался и лишь потом повернулся к нам. Я его прежде никогда не видел. Он безучастно взглянул на нас с мистером Джонсом, потом, уже внимательнее, на одного меня. Мужчина шагнул вперед и неуверенно спросил:

– Дэви?..

Я кивнул. Смотреть на него не слишком хотелось. В глазах у него было столько боли, что тянуло убежать и спрятаться.

– Простите… Простите, я не помню, как вас зовут.

– Мы раньше не встречались. Меня зовут Лайнел Биспек.

– А-а… Вы мамин… бойфренд. – Я почувствовал себя идиотом, назвав сорокапятилетнего мужчину бойфрендом.

Лайнел резко отвернулся, чтобы высморкаться.

– Извини. Боже, у меня кончились носовые платки.

– Секунду… – проговорил я и, порывшись в кармане пиджака, вытащил полотняный носовой платок огромного размера. – Вот, я припас четыре штуки.

Платками я запасся из-за последствий своей пневмонии. Ну и чтобы слезы вытирать.

– Первые два ряда предназначены для членов семьи, – откашлявшись, объявил мистер Джонс. – Можете сесть туда, когда пожелаете. – Он показал на две скамьи, самые ближние к гробу. С одной стороны висел аккуратный плакатик: «Только для родственников».

– Мистер Джонс, думаю, кроме меня, родственников не будет.