Роман Глушков - Эпоха стального креста

Князь Сергей посетил нас на следующий день в Петропавловской крепости, куда нашу группу беженцев под усиленной охраной доставила все та же винтокрылая машина («Вертолет, темнота ты святоевропейская! – со знающим видом проинформировал меня Михаил, красуясь поверх простыней свеженаложенным гипсом. – Запомни: вертолет – это секретное оружие и национальная гордость русских!» Сам он узнал, как называется эта «национальная гордость», лишь полчаса назад от гипсующего ему ногу медика, заодно выменяв у того на форменный ремень Охотника лишний укол морфия).

Князь явился прямо в нашу палату лазарета этой древнерусской тюрьмы, чьи неприступные стены омывались водами Финского залива уже много-много веков.

Не сказать, что этот сухощавый пятидесятилетний человек оказался рад нашей компании, однако тон его был дружелюбным.

– Уж и не знаю, какой черт дернул меня связаться с Жан-Пьером, – проговорил он то ли шутя, то ли серьезно. – Группа спасения вернулась потрепанная и ни с чем, оставив своих людей умирать на чужой территории, а тут еще ваша заварушка по мою сторону границы... Эх, бросил я своему соседу в огород хороший камень; теперь того и гляди, чтобы он меня в ответ булыжниками не закидал.

– Вернете нас назад? – опасливо поинтересовался я, еще не отошедший от наркоза – утром мне извлекли злосчастную пулю да малость подштопали где это требовалось.

– И что подумают обо мне мои подданные? – Князь обиженно посмотрел на меня. – Что я предал взывавших ко мне о спасении? Нет, не верну; на этот счет не волнуйтесь. Посижу, пораскину мозгами, что с вами делать и куда вас, бедных... как это... словечко такое древнее...

– Диссидентов? – высказал предположение очкастый секретарь князя.

– ...Во, верно – диссидентов... И куда вас, диссидентов, пристроить. Превелико ценю ваше желание стать гражданами России, но для начала дам вам испытательный срок, уж не обессудьте. Ситуация, как говорится, из ряда вон...

Пока я через Михаила беседовал с князем, магистр Конрад с соседней койки настойчиво строил мне глазки, намекая о данном ему мной обещании. Его честь возлежал сейчас на матрасе лицом вниз, невежливо выставив в сторону Светлейшего князя свой ненароком поврежденный Гюнтером амортизатор сидячего положения. Разумеется, я не забыл и о нашем «маленьком большом друге», потому все сделал так, как он и просил: дескать, магистр Конрад точно такой же отщепенец, как и я сам. Гюнтер во время этой моей речи осуждающе сверлил меня угрюмым взглядом из-под забинтованного лба...

Князь еще немного порасспрашивал нас о том о сем, но, видя наше состояние, особо допекать не стал. Сказав на прощание «выздоравливайте», он удалился, но прежде чем откланяться, распорядился забрать Конрада с собой в более приличествующие такому титулованному перебежчику условия.

Разумеется, Кэтрин и детей никто в Петропавловскую крепость заточать и не подумал. По прибытии в Петербург их сразу же перевезли в княжеский дворец, носящий странное название – Зимний. Там, под бдительным оком дворцовых гвардейцев им предстояло провести некоторое время, пока страсти вокруг нашего побега немного не поулягутся (кто знает, насколько обозлился Орден – эта организация при желании может дотянуться до своих врагов везде, даже в России).

Кеннета и его банду отпустили еще на пограничной базе, сказав примерно следующее: «Дуйте-ка отсюда, да поживее! Нам тут своего двухколесного сброда хватает, чтобы еще со святоевропейским возиться...» Естественно, дважды повторять это Оборотню не потребовалось...

Не считая трех недель лазарета, почти два месяца не видели мы белого света, сидя в камере Петропавловской крепости. И все же таких счастливых узников за время своего существования эта крепость, наверное, помнила мало. Да и условия нашего содержания были более комфортными по сравнению с российскими арестантами – как-никак, но статус гостей требовал.

Через три дня нахождения в нашей общей камере я уже всерьез решил попроситься в одиночную, поскольку общество Михаила, ставшего и вовсе невыносимым из-за замкнутого пространства и больной ноги, мучило не меньше инквизиторских пыток. Хорошо хоть любитель тишины Гюнтер нашел в конце концов на него управу, ополовинивая обеденные порции калеки, если тот упрямо игнорировал его требования закрыть рот.

Все это время с нами работала уйма дознавателей из различных ведомств, именуемых в России «палаты». Однажды даже приходили ребята из палаты контрразведки, решившие, видимо, что Ватикан придумал новый способ внедрения шпионов, уничтожив ради этого почти три отряда Охотников. Допрашивали нас вежливо, но дотошно, цепляясь к каждой мелочи, к каждой мало-мальски интересной детали и перепроверяя скорее всего все полученные сведения по своим секретным святоевропейским каналам.

В перерывах между приступами занудства Михаил задался целью обучить нас с германцем русскому языку и, надо сказать, добился неплохих результатов. Мне, конечно, было намного проще, чем Гюнтеру – шестилетнее общение с русским заместителем создало у меня в голове неплохой плацдарм для дальнейшего постижения этого сложного, но, бесспорно, красивого языка. Однако и великан в скором времени уже мог сносно произнести десятка три-четыре самых ходовых разговорных выражений, слегка подпорченных, правда, его ужаснейшим акцентом.

– Поздравляю тебя, мой друг! – говорил довольный его успехами учитель. – Опытным путем мной наконец-то установлено наличие у тебя головного мозга, к сожалению, пока только в зачаточной форме...

Подопытный на это не обижался, только иногда, будучи в скверном настроении, якобы ненарочно запинался о загипсованную ногу Михаила, а затем смотрел в противоположную сторону и довольно улыбался, слушая проклятья и вопли...

Судьба немилосердно разбросала нас по разным концам Петербургского княжества на очень длительное время. После долгих раздумий князь Сергей принял по отношению к нам воистину соломоново решение – разбил нашу спаянную команду, расселив всех вдали друг от друга. Мера эта была жестокая, но вынужденная: во-первых, так было легче спрятать нас от излишнего внимания тех, кого мы опасались, а во-вторых, исходя из безопасности уже государства Российского и говоря языком контрразведки (чье влияние отчетливо просматривалось в княжеском вердикте), это «препятствовало контактам между собой членов находящейся на территории княжества полулегальной группы иностранцев». Одним словом, испытательный срок вылился для нас в обыкновенную ссылку.

– Прошу, конечно, меня извинить, – навестив нас перед отбытием из крепости, сказал на прощание князь. – Все это, разумеется, явление временное и через пару-тройку лет я позволю вам жить где угодно и перемещаться куда угодно, но пока, сами понимаете... Короче: вам запрещено покидать места вашей приписки до соответствующего распоряжения.