Наталья Караванова - Дана и Бродяга

Возле скал, похожих на причудливые статуи, они попрощались с кхорби. Тем пришла пора догонять свой караван. А путь «Мустанга» лежал в один из широких каньонов. Судя по карте, за ним начнутся дюны. И если от устья держать курс строго на юго-запад, то они, по идее, вскоре окажутся у тех самых «Красных скал». Навигатор сообщил так же, что место является известным оазисом с источником воды.

Стефан внимательно прислушивался к разговорам Джета и Бродяги, но хранил молчание. У него не было защитного плаща, и сам он слишком ослаб от раны, чтобы попытаться действовать. И как действовать он тоже пока не представлял. Знал лишь одно — Хейн отнюдь не обрадуется, если снова его увидит.

Молчание почему-то стало казаться давящим. Оно угнетало. Слышался лишь треск камней под колесами кара. А потом заговорил Бродяга:

— Когда-то каждый караван Народа кхорби имел свою разведанную тропу. Первые наэзере они двигались с севера к юго-востоку, от оазиса к оазису, от селения к селению Народа мхентхи. Потом возвращались на север, но уже иным путем, через другие оазисы. Астрономический год здесь долгий — за это время они успевали сделать три-четыре полных круга. Да они годы и не считали — время определялось исключительно по движению Наэса-зэ. Жители города Руты так и не переняли их календарь, хотя он удобен. Кхорби тщательно хранили тайны источников, чистили от песка, оборудовали места стоянок. Можно сказать, что каждый клан за несколько столетий натропил свой шелковый путь. Товары, которые перевозили караваны еще пятнадцать лет назад, сильно отличались от тех, что возят сейчас. Раньше кланы оазисов сами обеспечивали себя большинством предметов обихода и едой. С севера везли керамику, красители, драгоценности, изделия из металла. Чаще всего — из бронзы, но серебро и золото тоже использовалось довольно широко. С юга — шерсть, стекло, бисер. Вы, Стефан, зря называете кхорби дикарями. Я могу рассказать о том, в каких богов они верили до прихода иномирян. Это сложная, интересная культура, которую следовало бы изучать, а не уничтожать.

Повисшую паузу разрядил Стефан:

— Вероятно, раньше так и было… но сейчас…

— У кхорби нет специального понятия, обозначающего слово «война». Это слово они позаимствовали у нас.

— Они что, раньше никогда не сражались между собой?

— Трудно вести полномасштабную войну, когда между оазисами огромные расстояния, а кланы кхорби — единственная связь между ними… — включился в разговор Джет.

— А сами кхорби? Что, никогда не задумывались, что если уничтожить жителей оазиса, то все их имущество можно присвоить?

— Кхорби — торговцы. Они прекрасно понимали, что если сделать так один раз, то во второй торговать будет не с кем. — Джет сказал то, о чем сам только что догадался.

Бродяга добавил:

— Кроме того, они никогда не желали себе оседлой жизни. Их жизнь — движение. Правда, если так будет продолжаться, на Руте не останется даже памяти о трех Народах. Разве только — осколки посуды и украшений, оставшиеся в песке на пути караванов…

Стефан молчал долго, несколько минут. Потом ответил:

— Грустная история. Я даже на минуту забыл, где мы находимся… придут гведи, и ничего не останется не только от кочевников — от горожан тоже.

— А это еще что? — вдруг нахмурился Джет, — для вечера вроде рано…

Действительно, в каньоне стало сумрачно, а небо вылиняло. Голубой цвет сменился белесым.

— Ветер наверху, — оценил обстановку Стефан. — В дюнах песчаная буря. То-то два дня хоть бы ветерок…

Песчаная буря действительно разыгралась не на шутку. Вскоре совсем стемнело, и солнце превратилось в желтый кружок, по которому точно скользила, непрерывно меняясь, тонкая вуаль. Ветер поднял песок, песок встал стеной, смазывая очертания ближних барханов.

Джет увидел, какие дела творятся, и поостерегся выводить «Мустанг» из-под надежной защиты каньона. Спросил в пространство:

— И надолго это?

Он слышал, что на Руте такое бывает. Но за почти четыре недели пребывания, впервые воочию увидел, на что способна здешняя стихия. И понимал, что его спутники знают о климате планеты много больше.

Стефан, похоже, из местных. А у Бродяги — двойной опыт. Свой собственный, и Стаса Гнедина, который отсюда родом.

— Может, на час, — вздохнул Стефан, — а может на неделю. Это нужно было с прогнозом свериться.

Джет в досаде хлопнул себя по лбу, и попытался связаться с инспектором Гусом. Но связи не было.

— Значит, будем отдыхать, — решил он. Вряд ли люди Хейна рассчитывают, что к ним кто-то доберется в такую погоду. Стефан, как рана?

— Как… никуда не делась.

— В любом случае, попытайтесь отдохнуть. Используйте передышку — потом, может, такой возможности не будет. Бродяга, подежуришь?

— Вот почему я знал, что ты это скажешь?

Ну Дана… снимаю шляпу…

Но это была последняя связная мысль Джета: он провалился в сон.

Джет проснулся в полной темноте, спина ныла.

Ему приснился тревожный сон. Марта что-то втолковывала ему, требовала, чтобы он запомнил, о чем-то просила. Что-то он должен был сделать для нее, когда проснется. Но вот что? Стоило открыть глаза — забыл.

Стефан громко сопел сзади, иногда могуче всхрапывая. В отсвете контрольной панели лицо Бродяги казалось изваянием. Джет попросил:

— Бродяга, расскажи, как вы встретились с Даной… Вы же не на Руте встретились? и кто тебе дал такое прозвище?

— История простая… если помнишь, меня использовали в качестве носителя слепка памяти Стаса Гнедина. Никто из людей, тогда находившихся рядом, не был ни роботехником, ни программистом. Программирование андроидов — трудная задача, вот настраивать искусственный интеллект довольно легко, чем мои тогдашние хозяева и воспользовались. Слепок навесили отдельной секцией с открытым доступом. В результате они не смогли выделить нужные фрагменты, так что ключ в систему идентификации СТП-мега вводил я. Переброска завершилась успешно, но тот, кто был зарегистрирован, как мой хозяин, погиб. Это тоже… сильно влияет на скорость реакций робота. Меня закрепили за Рутанским муниципальным госпиталем, а через пару месяцев я попал в группу сопровождения раненных, которых отправили в эвакуацию. Медики поставили в дополнение море своих программ. Программы вступали в конфликты между собой. Часть не согласовывалась с системой приоритетов. В общем, я из ценного прибора стал чем-то вроде туповатого санитара. Именно так меня и стали использовать в той больнице, где я очутился.

— Наверное, это обидно?

— Джет, мы об этом уже говорили: я робот, и как любой робот, не умею составлять оценочных суждений, применимых к самому себе. Мне ставят задачу, я ее выполняю. Если на каком-то этапе задачу выполнить невозможно, ее сменяет другая приоритетная задача. Например, сейчас — я физически не могу продолжать поиск Даны, и потому выполняю твою просьбу, рассказываю о нашей встрече. Самоанализ — черта человека, а не полифункционального антропоморфного автомата, которым я являюсь. Ты будешь слушать?