Наталья Караванова - Дана и Бродяга

— Извини.

— У нас в больнице был один пациент, он готовился к выписке. Он был «робинзоном», оказался один на негостеприимной планете. Прошел курс реабилитации, и теперь при любой возможности сбегал из палаты. Его спрашивали — «почему?». Но он либо отмалчивался, либо задавал какой-нибудь встречный вопрос. В палату он возвращался нехотя, и только если за ним кто-нибудь придет. Часто посылали меня. Первые несколько дней я находил его в самых разных уголках больницы. Он или разговаривал с людьми, или изучал плакаты на стенах, или просто смотрел в окно. А потом он застрял в одном холле, и я его неизменно находил там. Надо сказать, он по профессии, это следует из документов, внесенных в историю болезни, сам врач. Доктор Игорь Петрович Седых.

— Не слышал о таком.

— Правильно, почти четыре года прошло. А тогда это была история известная. В холле он разговаривал с Даной. Я ее там впервые и увидел. Сейчас посмотришь — совершенно другой человек. Они стояли каждый у своего окна, на расстоянии метров шести, друг на друга не смотрели, но разговаривали. В холле всегда стояла тишина, и они могли позволить себе говорить вполголоса. Я останавливался на равном удалении от них, ждал, пока в разговоре наступит пауза, и говорил: «Игорь Петрович, меня просили проводить вас в палату». Он оборачивался, и отвечал: «Все бродишь за мной, бродяга?». Но не спорил. Так происходило, наверное, неделю. Однажды вместе со мной на поиски сбежавшего пациента отправился его лечащий врач. Увидел эту сцену, и тут же запретил мне прерывать их беседы…

Я уже говорил, что в связи с неправильной эксплуатацией и отсутствием профилактики я тогда скорей всем мешал, чем приносил пользу. Но истории болезней некоторых пациентов тоже хранились в моей памяти. По просьбе Игоря Петровича я нашел упоминание об этой девушке. Тогда ей было восемнадцать или чуть больше. И она была одной из пятнадцати студентов, выживших после захвата террористами учебного центра в системе Хирон. В момент захвата их там было сорок, да семь преподавателей. Но и из тех, кого десантники вытащили оттуда живыми, двое на момент нашей встречи умерли. Причем, один из них покончил с собой. Террористы удерживали учебку двое суток. Я не знаю, что она там видела, и что пережила. Собственно, на этом моя информация о Дане исчерпывается. Она мне никогда не рассказывала, что было до нашей встречи. Разве только мельком, случайными фразами…

— Надо же! Я ведь мог быть там, у Хирона. Но как раз тогда наш отдел задействовали в зоне Лойка, там участились нападения на системники. Наше командование решило, что информацию о маршрутах судов пиратам кто-то сливает.

— Внимания на меня не обращали, и я слышал многие разговоры. Разговор в кабинете у зав. отделения тоже слышал, он состоялся в день выписки. Седых не собирался задерживаться в больнице, врач его уговаривал остаться, чтобы помочь вытянуть Дану из глубочайшего стресса, потому что только ему она хотя бы отвечала. Он согласился, но с тем, что жить будет в гостинице, а потом добавил: «Я покопался в биографии девушки. Она психолог-роботехник. Да, студентка. И что? Зато отличница. Дайте ей, вон, бродягу в личную собственность. Там по ее специальности работы — непочатый край. Конечно, это только предположение, но хуже-то не будет…». «А вы возьметесь ей сами это предложить?», спросил врач. И Седых ответил: «Возьмусь». На следующий день в мой паспорт в очередной раз внесли коррективы. Вот так я и стал собственностью Даны. Она сначала вообще на меня внимания не обращала. Но трудами того же бывшего пациента, я ходил за ней всюду, как привязанный. Волей-неволей ей пришлось начать разбираться с проблемой. И она закопалась. А потом наткнулась на слепок памяти, и… через месяц ее выписали.

— А цирк?

— Не знаю. Это из ее прошлого. Просто однажды поговорила с кем-то в зоне Лойка, и тут же стала ученицей известного артиста. Сначала участвовала в его шоу, потом начала готовить самостоятельные номера. Отдельно мы выступаем чуть больше года.

— Понятно…

Повисла пауза.

Многое в поведении Даны действительно стало понятно.

И, наконец, вспомнилось, что именно говорила ему Марта во сне:

— … Джет, если ты его встретишь, это для меня: сначала поговори, ладно? Пожалуйста, это важно. Я тебя больше ни о чем не прошу, просто поговори.

И он почему-то понял, что имеется в виду тот, другой. Человек, который должен был ее сберечь, но не сберег.

Ближе к вечеру кхорби забеспокоились, а потом Саат и сам различил признаки приближающейся песчаной бури.

Ущелье не могло послужить хорошим укрытием. Это ко всему привычные науги способны стоически пережить неприятность, просто сбившись в плотную кучу. Они так даже передвигаться способны. А людям, особенно не кхорби, придется трудно.

Хорошо было то, что и бандиты вряд ли покинут свою базу до окончания шторма, так что можно было не беспокоиться об охране каньона. Но до надежного укрытия — системы гротов у родника — было три километра. С учетом пересеченной местности и того, что буря начнется в ближайшие полчаса — это плохая новость.

Удручало и то, что придется возвращаться. А ведь до выхода в дюны оставались считанные часы хода. Но по данным разведчиков, искать укрытие ближе к дюнам не стоило и пытаться. Там стены ущелья раздвигаются, кое-где перегораживая путь впечатляющими осыпями. Там появляется песок, нанесенный в устье ущелья переменчивыми ветрами.

У родника они наверняка встретят тех, кто остался в засаде, организованной Алексом.

Снялись мгновенно, но ветер поднялся почти сразу. На лица были накинуты шерстяные маски, они спасали от пыли. Маски кхорби не имели ничего общего с теми, что производились на фабрике Руты. Их делали из особого материала, приготовленного из пуха детенышей науга определенного возраста. Получалась не ткань, а пористый многослойный фильтр, который мягко приникал к коже и позволял почти свободно дышать даже в сильную бурю.

Беда в том, что это относилось только к здоровым людям. Саат, с его искалеченными легкими, начал задыхаться почти сразу. Он на всякий случай намотал повод на руку, а больше ничего сделать было нельзя.

К тому же вместе с песком и ветром пришел холод: пустыня стремительно остывала. В такие бури в лагере обычно закрепляли все, что можно закрепить, а что нельзя — прятали в шатры и палатки. Семьи собирались в больших ярких шатрах, у каждого клана свой узор. А цвет принадлежит всему роду. Так повелось исстари, и кочевье Саата незаметно и органично переняло древнюю традицию кхорби.

Ветер гнал песок вверх по ущелью, как по огромной трубе. Небо начало темнеть. Мимо, плавно обтекая погонщика, шли науги и люди, их подгонял ветер. Прижимал к ногам, трепал одежды. Подвязанная ткань надувалась парусами…