Андрей Силенгинский - Курьер

Я прервал себя, наткнувшись на ироничный взгляд Александра Константиновича.

— Почему же зло, Вадим Николаевич? Добро, много добра. Я бы сказал, настолько мощный поток добра, что ему под силу смыть человеческую цивилизацию с лица Земли. Комитет — регулируемый дроссель на пути этого потока. Заметьте, дроссель, а не заглушка. Мы вовсе не обрубаем, как вы выразились. Мы дозируем и контролируем. Вы полагаете, мы вечно будем прятать телепортацию под прилавком? Ни в коем случае. Как я уже говорил, необходимо время. Постепенность. Раз уж пошел у нас с вами такой откровенный разговор... Думаю, уже в следующем году в работе почты всех стран грядут очень позитивные изменения. Начинать надо с малого, и нам удалось отыскать более слабый вариант заклинания телепортации.

Не удержавшись, я присвистнул. Вот оно что... Мне подобное и в голову прийти не могло — что заклинание можно искусственно ослаблять.

— Я правильно понимаю, — медленно проговорил я, — что телепортация — не первый пример заклинания, требующего более слабого варианта?

Какое-то время Александр Константинович молчал, что-то в уме прикидывая и просчитывая.

— Мы снова слишком близко подошли к той черте, за которой начинаются нежелательные вопросы, — признался он. — Но и врать было бы бессмысленно. Разумеется, не первый, Вадим Николаевич. Но я вас попрошу воздержаться от требования примеров.

Голова моя слегка кружилась. Может, от общей слабости организма, а может, по причине богатого воображения. Взять, к примеру, те же разгрузочные пакеты или парящие вывески магов. Это ведь, как ни крути, антигравитация, так? Только... ослабленная? Или. скажем...

Нет. не стоит увлекаться, эдак я далеко зайду.

— Но неужели нет ничего значительного, серьезного, что мир смог бы переварить сразу, без скармливания ложечкой? — спросил я.

Комконовец сделал приглашающий жест.

— Предлагайте, что например? Ни в одной области развития человечества резкие скачкй не могут обойтись без серьезных последствий.

— А медицина? Скажем, лекарство от рака? — предложил я, не желая сдаваться окончательно.

— Увы, Вадим Николаевич, — комконовец развел руками. — В плане медицины мы пока мало что можем получить от Белого шара, на самом деле мало. Я мог бы сказать — вы только не считайте меня чудовищем

— что скачкообразное увеличение продолжительности жизни людей тоже таит в себе серьезные проблемы, но дело в том, что все это только теория. Серьезно вмешиваться в человеческий организм мы попросту не умеем. Роберт Яковлевич вот тоже просил помочь отцу, но...

— Что?! — я так резко дернулся, что перед глазами все поплыло. — Что с Яковом Вениаминовичем?

Александр Константинович прикусил губу.

— Мне не стоило этого вам говорить пока... Вы еще сами далеко не здоровы, — он помолчал. — У Якова Вениаминовича инфаркт. Тяжелый инфаркт, он в этой же больнице, этажом ниже. Сядьте! Сядьте, я вам сказал, вы еще не в той форме, чтобы предпринимать столь длительные вояжи. Ей-богу, попытаетесь встать, пожалуюсь врачу, и вас накачают снотворным.

— Это... из-за меня? — выдавил я.

Александр Константинович издал глубокий укоризненный вздох.

— Вадим Николаевич, ну что вы как гимназистка, право слово. Вы еще в окно выброситесь. Яков Вениаминович — старый человек, у него уже был инфаркт...

— Да? — удивился я.

— А вы не знали? Был, пять лет назад. Сердце — не как у юнца, скажем честно, а жизнь он в последние дни вел не вполне спокойную. Я бы помог ему, честное слово, помог. Будь это в моих силах... — его лицо стало по-настоящему печальным. — Есть немало людей, которым я желал бы помочь.

Александр Константинович замолчал. Я тоже иссяк. Еще пару минут назад я имел что спросить и о чем поспорить, но сейчас это вдруг стало каким-то неважным. Так что, когда мой посетитель снова собрался уходить, я не стал его задерживать. Мы попрощались, он пообещал еще раз обязательно меня навестить, я вяло кивнул. Мне было все равно.

* * *

После ужина, который я заглотил на автомате, понимая, что мне это действительно необходимо и скармливая организму калорию за калорией, я сумел убедить дежурного врача в своей способности хоть сейчас бежать марафонскую дистанцию. Поколебавшись и проконсультировавшись по телефону с Дмитрием Стефановичем, он позволил мне спуститься на один этаж.

Яков Вениаминович тоже лежал в одиночной палате, которая напоминала мою, только в изголовье кровати располагался зловещего вида прибор с экраном, правда, сейчас выключенный. Меня поразило, как он постарел... То есть, он на самом деле был немолод, и я, сколько мы были знакомы, называл его про себя стариком, имея для того все основания. Но человек, откинувший седую голову на взбитую подушку, лишь отдаленно напоминал живого, крепкого и бодрого старикана, только вчера угощавшего меня чаем.

На единственном стуле, ссутулив плечи, сидел Роберт, и изменился он едва ли не сильнее отца. Если я винил себя в случившемся, то Роберт оказался для себя прокурором безжалостным, не согласным ни на какие компромиссы. Черты лица заострились, губы были белыми. Рукопожатие, которым мы молчаливо обменялись, оказалось вялым и безжизненным.

— Яков Вениаминович, как... — я прочистил горло. — Как вы?

Он растянул губы в улыбке.

— Вы знаете, Вадик, я легко смогу найти парочку дней в своей жизни, когда чувствовал себя лучше. Но давайте посмотрим на колонку дебета — мне пока еще не накрыли лицо простыней, и я имею удовольствие разговаривать с вами.

— Вы это прекратите, Яков Вениаминович! — строго, но неуверенно сказал я. — Насчет «пока еще» и все такое. Вы...

Я замялся. Черт возьми, совершенно не умею разговаривать с больными. Горло начало предательски щипать. Лучше помолчать, а то я тут наободряю... К счастью, Яков Вениаминович взял инициативу на себя.

— Ваше-то самочувствие как, Вадик?

— Да ну! — я махнул рукой. — Подумаешь, отключился на пару минут. Сегодня уже поздно, переночую здесь. А завтра, если меня не выпишут, честное слово, сбегу. Обезврежу санитара... или, еще лучше, возьму в заложники санитарку, посимпатичнее.

Нести чушь у меня получалось куда уверенней, голос более или менее выровнялся. Я что-то еще говорил, строил планы на ближайшее будущее, старался вовлечь в разговор Якова Вениаминовича, который улыбался и легко соглашался со всем. Когда я выдохся, он жестом попросил меня подойти поближе и взял за руку.

— Это хорошо, Вадик, что я успел вас увидеть.

— Вы опять, Яков Вениаминович! — рассердился я. — Уйду сейчас, честное слово!

— Подождите минуту, Вадик, не уходите. Я сегодня много думал... А чего мне еще здесь делать, даже телевизор принести не разрешили... Так вот, я понял, чего испугался комитет. Не Роберта, не его исследований. Разве что косвенно... — он часто делал паузы, видно, говорить было тяжело. — Вашей встречи с Томашовым они испугались. Вадик. Я не знаю, почему, не знаю, что хочет и что может Томашов, но комитет это серьезно обеспокоило. Вот только, — Яков Вениаминович улыбнулся смущенно, — классического мудрого совета умирающего я вам не дам.