Гай Орловский - Победный «Факел Гаргалота»

Орлиноглазый пояснил Ибрагиму:

– Командир сказал, деньги перечислили, а заправщик начал наполнять запасные баки.

Ибрагим сказал со вздохом облегчения:

– Я всегда был против этой таинственности.

Он тоже снял платок с лица, такими я представлял викингов, прыгавших с длинных стругов на плоский берег нормандский – в пределы старинных княжеств пожары вносить и смерть, ислам уже стал мировой религией, вытесняя христианство даже в северных странах.

Я ощутил холодок по всему телу. Дело уже не в том, что системы видеонаблюдения отключены, но заложники все равно увидят их лица.

А это означает только одно: заложники все равно обречены на смерть, выполнит правительство все до единого требования террористов или не выполнит. Никто не выживет даже из команды яхты, охраны хозяина и гостей, обслуживающего персонала и даже приглашенных девочек и музыкантов.

Но мне на остальных, конечно, начхать, как и на всех заложников, но приговорен к уничтожению и я, такой вот красивый и умный, главная ценность мира… а еще, кстати, Леонтия, из-за которой такая вот ценность оказалась на этом роскошном корыте в миллиард долларов.

– Красивые лица, – сказал я с восторгом. – Настоящие мужчины!.. Не то что прилизанные красавчики Европы, которых не отличишь от женщин…

Ибрагим хмыкнул.

– А зачем их отличать?

Остальные весело загоготали. Ибрагим сказал мне величественно, как Ролло во Франции:

– Принеси этим ребятам еды!.. Они с дежурства, им кушать нужно хорошо и много.

Орлиноглазый поинтересовался:

– Тут такие проглоты, пусть возьмет кого-то из своих?

Ибрагим не успел ответить, я бурно запротестовал:

– Не нужно, я все донесу! Я сильный. А второй вдруг да чем-то прогневает вас, застрелите, а заодно и меня… А я так не люблю быть застреливаемым!

Орлиноглазый пожал плечами, Ибрагим сказал весело:

– Видишь, простой дурак, а мыслит верно. Лучше перетрудиться самому, зато остаться целым, ха-ха. А то и невредимым, что куда труднее. Верно, гяур?

– Верно-верно, – торопливо подтвердил я. – Я сейчас все принесу!

Орлиноглазый спросил вдогонку:

– А что нести, знаешь?

– Рамадан кончился две недели назад, – ответил я. – Я знаю. Об этом теперь вся Европа знает. Мне лишь бы заложникам ничего не носить, пусть они, сволочи, с голода подохнут!

Они захохотали, Ибрагим сказал весело:

– В лифт тебя не пустят, а на двенадцатую палубу до утра будешь таскать еду…

Они захохотали снова, а я пронесся по палубе в сторону кухни. Чтобы заглушить связь, нужно знать о ней больше, чем я знаю, и, передвигаясь по исполинскому авианосцу, идиотски именуемому яхтой, присматривался, что где да как, где успевал, там устраивал короткие замыкания, это умею легко, всего-то создать пулю в нужном месте…

Дверь, мимо которой пробежал, украшена жуткими символами скалящегося черепа, зловеще-красной молнии и чего-то вроде тороида желтого цвета, тоже запрещающего, предупреждающего или даже отпугивающего.

Не доходя до кухни, я сбежал по лесенке вниз, там длинный коридор с металлическими стенами, даже не облицован деревом, что значит – только служебные помещения, сюда приходит только персонал в раздевалки и в душ, не считая всякого рода рабочих комнат, но сейчас наверняка и команду заперли где-нибудь в надежном месте и поставили часовых.

А надежное, даже не знаю, это либо в самом низу, либо в самом верху. Там и охранять легче, и при взрыве яхты погибнут быстрее, никого спасти не успеть…

Хотя Ибрагим ясно сказал, что заложники на двенадцатой палубе, это самый верх, их бы можно спасти высадкой десанта с вертолетов, однако радарная система засечет приближение издали, а ракетные установки достанут и разнесут вдрызг даже высотные истребители.

У лифта никого, хотя вообще-то их тут должно быть несколько по всей длине яхты, все для удобств, глупо ставить охрану у всех лифтов, когда весь корабль уже захвачен.

Я торопливо нажал кнопку, долго ждал, что это за скоростные, ползут целых шесть секунд, с ума можно сойти от долгого и тягостного ожидания…

Дверки бесшумно распахнулись, открывая кабинку с зеркалами на трех стенах и роскошным диваном. Стараясь двигаться побесшумнее, я поспешно юркнул вовнутрь, руки дрожат так, что не сразу попал в цифру двенадцать на светящемся табло.

Теперь только бы ничего не случилось по дороге, не люблю приключения и связанные с ними неприятности…

Кабинка подняла на двенадцатый и остановилась. Дверки бесшумно распахнулись, я прислушался, услышал приближающиеся голоса слева, выскочил, как заяц, и, перебежав на правую сторону, присел там за стойкой ресепшена.

Слева прошли, громко топая, двое боевиков с закрытыми платками лицами, я услышал брюзжащий голос:

– …А почему «Копыта Бурака»? Название какое-то дурацкое. Могли бы что-то и покрасивше…

Второй ответил серьезно:

– Ничуть. Коня, на котором Аллах поднял Мухаммада к себе на небеса, звали Бураком.

– А-а-а, – протянул первый, – все равно имя какое-то противное.

– Коня ценят по его скорости, – сказал объясняющий, судя по голосу, человек постарше и повесомее, – а Бурак несся так, что, когда вернул Мухаммада на землю, там в шатре еще продолжала выливаться из горлышка опрокинутой бутылки вода…

– Ух ты, – сказал первый голос пристыженно. – Буду знать. Красивая легенда…

– Это не легенда, – отрезал второй строго. – Все так и было! Этот мир сотворен Всемилостивейшим, и в нем его законы. Раз мы приняли ислам, то должны принять и его… ага, постулаты!.. Быть в отряде «Копыта Бурака» – это быть такими же молниеносными!..

– Ух ты, – сказал боевик. – Здорово. Мне нравится.

– То-то. Ладно, иди к Масуду, доложи, с нашей стороны на море и корабле все спокойно…

Я прислушался к удаляющимся шагам, а потом, решившись, взвинтил темп обмена и быстро выдвинулся из-за стены. Один из боевиков как раз вдали уходит по коридору, второй все еще смотрит ему вслед.

Я ухватил его сзади за голову и с силой шарахнул лбом о металлический столб.

Расстояние всего с полметра, для полноценного размаха маловато, боевик даже успел ухватить рукоять пистолета, но после глухого стука пальцы разжались. Я выдернул его пистолет из кобуры и сунул себе за пояс, а несчастного запихнул в ближайшую комнату, где поспешно закрыл за ним дверь.

Не знаю, скоро ли очнется… и очнется ли вообще, нет опыта в таких делах и, надеюсь, не будет, хотя уже появилось гадостно-сладкое чувство власти и возможности творить противозаконное и противообщественное, наследство неандертальцев, постоянно бунтовавших против устанавливающих законы и правила, стремящихся к сингулярности кроманьонцев.

Пока крался по коридору, пару раз видел за стенами голубоватые силуэты, а в третий раз, распознав, что человек ко мне спиной, быстро распахнул дверь и впрыгнул в комнату, торопливо закрыл за собой.