Олег Верещагин - Там, где мы служили...

Джек облизнул губы. И шагнул за зверем.

На Майкла натолкнулись совершенно неожиданно — буквально лоб в лоб. Тот — без куртки и РЖ — мылся в ручейке, и выглядело это дико, а сам Майкл был каким-то смущённым, словно — подумал Витька — он делал что-то недозволенное и еле-еле успел заняться непредосудительным делом, но не уверен, что его не раскрыли.

— Обалдеть! — выдохнул Джек. — Тебе чего, делать нечего?

— Да-а… — Майкл пожал плечами. — В грязь грохнулся.

— Наши где?

— Тут, рядом. Удачно, что вы на нас вышли, — Майкл поднял свою куртку, стал натягивать её. — Они засаду устроили, мы не знали, как предупредить.

— Засаду мы обошли, — Джек не стал вдаваться в подробности, но Витька заметил, что он украдкой озирается по сторонам. Волка не было, как сквозь землю провалился.

А ещё Витька заметил, что куртка у Майкла была чистой. И почти сухой.

Ни в какую грязь он не падал.

Ника ранило, когда они отступали от дороги, и махди начали обстреливать лес минами. Два осколка попали в живот, один — в правое бедро, ещё один — в правую ключицу, переломив её. Ник ещё каким-то образом пробежал около милометра, таща пулемёт — и свалился лишь когда остановились все. До установленного места его тащили на руках — носилки делать было некогда. Ник потерял сознание ещё во время остановки и в себя не приходил. Он лежал прямо в грязи, а опустившийся рядом Пётр то и дело вытирал с лица Ника пот комком марли.

— Тяжёлое ранение, — сказала Елена. — Он может умереть… Пленного привели?

Джек кивнул. Потом коснулся ладонью плеча болгарина:

— Вставай, Питер. Его надо нести. Мы его спасём. Спасём обязательно! — болгарин поднял голову, в глазах светилась смешанная со слезами надежда. — Канадцы — крепкие парни! Идём…

«Вагон» в сопровождении двух «хенгистов» возвращался на базу. До рассвета оставалось около получаса, в салоне царила темнота, но Витька знал, что на полу, у их ног, лежит на носилках под полевой капельницей Ник, а подальше — двое парней из 1-го отделения.

Они погибли в перестрелке днём…

…Чтобы не думать о длинных мешах оливкового цвета, Витька громко вздохнул и обратился к Джеку:

— Слушай, а глухарь?

— Что глухарь? — в голосе капрала было удивление.

— Тот глухарь — он же п… ну, пел. А мы едва не прозевали патруль.

— А, да! — Джек тихо засмеялся. — Вот слушай. Глухарь, когда токует — поёт — ничего не слышит. Как етсь глухарь! Поэтому на него никогда нельзя ориентироваться, если следишь за лбстановкой. А я его просто слушал…

— А-а… Джек, а чей нож ты мне дал?

— Понравился? — кажется, Джек улыбался. Витька кивнул:

— Очень.

— Оставь себе.

— Даришь?

— Нет… — Джек помедлил. — Это не моя вещь… и не подарок это. просто отдаю.

— Чей это нож? — тихо и настойчиво спросил Витька, доставая его и проводя пальцем по выборке.

— Эндрю, — коротко ответил Джек. И пояснил всё-таки: — Русского гитариста, моего друга. Хороший нож.

Кажется, Джек хотел добавить, что носить этот нож нужно с достоинством, не посрамить памяти прежнего хозяина… Но в этот миг застонал Ник, и Джек опустился на колено рядом с ним.

— Потерпи ещё немного, дружище, — попросил он, — мы уже летим, чувствуешь?

— Джек, — тихо позвал Ник, нашаривая в темноте ладонь англичанина, — вы взяли языка?

— Взяли, взяли, потерпи… — ласково проговорил Джек.

— Джек, — канадец что-то проглотил. — Её зовут Клэр. Клэр Ингрэм. Если я… напиши Клэр Ингрэм.

Джек выругался, но Ник этого уже не слышал — он снова потерял сознание.

Витька тоже нёс эти носилки — в очередь, как все, и ничего в этом не было необычного. Но Витька на всю жизнь, навсегда запомнил эту тяжесть, давящую на плечи — тяжесть раненого, истекающего кровью товарища. Когда несёшь его и слышишь редкое, со всхлипами, дыхание, и радуешься ему — значит, жив…

…Ник выжил.

Декабрь ознаменовался наступлением… тепла. Можно было только удивляться, как за какую-то неделю бешеные ветры сдули сырость и снег, зазеленела земля, оделись листвой кусты и деревья, и почти каждый день проглядывало в несущихся тучах солнце.

Кроме того, Джеку исполнилось семнадцать, а Эриху — с разницей в два дня — девятнадцать лет, и выяснилось, что Кайса отлично умеет готовить. Парни, которых они с Еленой вышибли из палатки, не обращая внимания на смех других отделений, клянчили «попробовать», что они там наготовили. Но девчонки стояли стеной, пока не «оформили» стол на весь взвод — это было первое за долгое время празднование дня рождения.

Заодно отметили и продолжающееся на фронтах наступление. После взводных посидлок отделение уединилось в блиндаже на «домашние посиделки». Витька, попробовавший самогона, ощутил себя очень добрым, лчень хорошим, а всех вокруг — настоящими друзьями. Он, сбросив сапоги, завалился на кровать и лениво следил, как пикируются Эрих и Елена, как Пётр что-то стругает ножом, а Кайса смотрит ему через плечо, как Майкл, держа гитару на коленях, рассказывает о своём отряде, в котором он воевал в Америке…

— … а он кричит во всю глотку: «Там командиру плохо! Санитарку зовите!» ему: «Да нету её!» А он в ответ: «Зовите повариху, тоже сойдёт!»

Все эти люди, о которых рассказывал остальным каждый боец отделения — все они тоже жили в этом блиндаже, хорошо все были знакомы, являлись общими друзьями или недругами. Все знали, что Эльза боится мышей, а Эйно берёт призы в гонках на вездеходах. Всем было известно, кто такой дед Петко, а старый вояка дед Фостер вообще воспринимался, как старший наставник всего отделения. Петроград и Донкастер, Шарлеруа и Киттиля, Ловеч и Вупперталь — они как бы соединялись в один большой, весёлый, солнечный город, который стоилозащищать, о котором приятно было вспоминать…

… - А там на берегу — брошенный луна-парк, — говорил Майкл. — Странно так… Я на колесо обозрения забрался, оттуда видно в океан — далеко-далеко…

— А у нас отдыхают на берегу старого канала, — вспомнил Жозеф. И посыпались воспоминания — кто, как, где и когда отдыхал.

— Я вот думаю, — неожиданно сказал Джек, когда вал воспоминаний подсхлынул, — а ведь кое-кто из нас и сейчас мог бы быть дома…

На него опасливо уставились сразу несколько пар глаз. Джек коварно усмехнулся. И неожиданно спросил:

— Дэниэль, а ты-то что заторопился в армию?

— За новыми ощущениями, — пояснил тот солидно. Кто-то присвистнул. Елена вспомнила:

— У меня приятель был — Павлик Хотюшкин. Мы ещё до школы вместе играли… Так вот он в Манчжурии воевал. Ну и ему ногу срезало пулемётом — выше колена, правую… год назад. Остался парень в неполных семнадцать лет калекой… — Витька поморщился, беспокойно повозился, но Елена продолжала: — Пришёл он домой и лдвинул насчёт трудоустройства. А там сидит такое странное мурло. И делает Пашке козью морду: «Есть место дворника.» А дворник — это ж весь день на ногах. И главное, анкета-то перед этим мурлом лежит! Павлик говорит вежливо: я, как видите, на одной ноге прыгаю. А тот столоначальник и говорит: «На вас всех сидячих мест не напасёшься. Я тебя в шестнадцать лет воевать не посылал!» Взял Паша эту морду за химо, — Елена показала, как, — и вышиб в коридор вместе с дверью.