Олег Верещагин - Там, где мы служили...

— Всех! Всех нахрен мочи! Мочи всех, ребята!

— Вперёд, разом! — это уже, кажется, был Скобенюк.

На середине храмастолкнулись… Неизвестно, оставался ли ещё Ала Шамзи в своей разорённом, горящем обиталище — но такой жертвой он мог бы быть доволен…

Витка с ходу получил в лоб прикладом и полетел наземь, а навалившийся сверху иштари, от которого ужасающе разило, вцепился мальчишке в горло скрюченными пальцами. Воротник жилета защитил горло, и Витька левой рукой дважды ударил махди в бок ножом, спихнул с себя. Рядом дрались, вырывая друг у друга автомат, Джек и двое мальчишек — заливавшихся соплями и подвывавших от ужаса. Витька, поднявшись на колено, ударил одного из них в пах ножом, тот вскрикнул, зажав рану, упал. Джек выпустил автомат — мелькнул кулак, и капрал тут же подхватил оружие, выпавшее из рук отлетевшего махди. Те из защитников храма, кто ещё оставался в живых, пытались выбраться прочь через развалины, но штурмовики, осатанев от рукопашной, стреляли им в спины, и никому уйти не дали…

— Раненых тащите наружу, — Скобенюк командовал от алтаря. — Начинайте зачистку, пленных сюда, к храму!

Мимо пронесли два трупа в форме Рот. Витька проводил их взглядом, очищая нож от крови. Без удивления увидел того русого паренька из вертолёта — с обалделым видом он стоял у развалин стены, туповато рассматривая свой окровавленный штык.

— Живой? — спросил Витька, подходя. Парнишка посмотрел на него, явно не узнавая, потом кивнул:

— Жи… вой, — он слова проглотил последний слог. — Вот… заколол.

— Кого? — Витька оглянулся.

— Вон… — с явным усилием парнишка указал на уткнувшийся головой в опрокинутую колонну труп. Витька толкнул его ногой, констатировал:

— Готов. Хороший удар… Да не кисни ты так! — и, хлопнув парня по плечу, заторопился — Хелен собирала отделение…

… - Где Ник и Пётр?

Расчёта действительно не было. Все заозирались, а Джек зло процедил:

— Доигрался…

Эрих резко свистнул:

— Ник! — и из-за угла грузовика завопили в ответ:

— Сюда-а!!! Скорей!..

…Ник усадил Петра к облезшему борту машины. Болгарин сидел мертвенно-бледный, но в сознании, губы посинели, глаза запали. Ник стоял коленями в луже крови и накладывал бинт слой за слоем на то, что осталось от ног второго номера расчёта. Белые хрусткие бинты тут же промокали, хотя Ник перетянул ноги Петра тросом.

— Очередью, — бросил Ник, не поворачиваясь, — из крупного калибра…

Застыло всё отделение. Левую ногу Петру оторвало ниже колена на ладонь, правую — в середине голени. Обрубки — с размолотой в кашу розовой костью, в лохмотьях кровавого мяса и ткани — лежали рядом.

На них всё ещё были обуты сапоги.

Именно это заставило Витьку оцепенеть в ледяном ужасе. Мозг отказывался воспринимать эту картину — обутые человеческие ноги отдельно от человека.

— Не повезло, — Пётр облизнул губы. По его белому лицу катились струйки пота, но держался он великолепно. — Это уже не склеишь… — он улыбнулся и, закрыв глаза, начал негромко насвистывать, потом кашлянул и попросил: — Не получается что-то. Елена, спой. Прости, Майкл, но сейчас надо, чтобы спела девушка…

Елена беспомощно огляделась, превратившись из сержанта в на самом деле девчонку — поражённую ужасом и жалостью. Глубоко вздохнула, и её голос, сперва задрожавший, почти сразу окреп, а все постепенно стали поворачиваться к ней, отводя взгляды от Петра, расслабленно лежавшего в луже крови, и сам он с усилием открыл глаза, и ребята из других отделений, вышедшие на крыльцо, застыли…

Джек заметил, что с Дэниэлем не всё в порядке, когда они уже довольно давно двигались по улицам. Капрал пригляделся — солдат тщетно пытался справиться с бьющей его дрожью.

— В чём дело? — тихо спросил он, поотстав и поравнявшись с Дэниэлем. Тот поглядел ошалело, буркнул:

— Ничего, всё нормально, — но его сотрясла непроизвольная судорога.

— Колись, — голос Джека был приказным.

— Мне страшно, капрал, — вдруг сказал Дэниэль. Остановился, посмотрел в глаза Джеку, и тот понял, что Дэниэлю в самом деле непереносимо страшно. — Я только сейчас по-по-понял, что со мной может случиться то же, что с Питером. Мне оторвёт ноги, и я буду валяться в луже крови, — Дэниэль ронял слова, как сомнамбула, — а надо мной споют какую-нибудь чушь… Я так не хоче, капрал. Не хочу остаться калекой или умереть, я не хочу… — он затряс головой.

Джек нахмурился. Он желал Дэниэля, но в то же время в нём вспыхнуло опасение — если парень переломится окончательно, то он запросто может подвести в любой момент…

— По-моему, тебе стоит уволиться, — сказал Джек спокойно и тихо. — Ты сможешь пробыть дома ещё полтора года. Придёшь в норму.

— Что? — кажется, в Дэниэле поднялась гордость… и это было плохо, в такой ситуации гордость ведёт к неадекватной самооценке. — Ты хочешь сказать, что я трус?!

— Нет, — Джек положил руку ему на плечо. «Ты просто не годишься для армии вообще,» — хотел сказать он, но сказал: — Ты неплохо сражаешься. Но в таком состоянии можешь погубить себя и нас. Тебе лучше уволиться.

— Значит, я трус?! — заело Дэниэля. — И ты хочешь, чтобы все об этом узнали?!

— Дэн… — Джек улыбнулся и покачал головой. — Я ни слова никому не скажу, но ты подумай.

— Не о чем тут думать! — резко повернувшись, Дэниэль чуть ли не побежал по улице. Джек, глядя ему вслед, вздохнул:

— Хана.

Ему было всё ещё немного жаль Дэниэля. Но сейчас он вспомнил Петра. Ужасно. Вот это в самом деле было ужасно… калека в четырнадцать лет. Что ждёт его? Протезы, которые он станет отстёгивать на ночь. Искусанная подушка. Фантомные боли. Ужас в глазах матери. Девчонка… есть ли она у него? Скорей всего, она не бросит Петра. Но он всю жизнь будет мучиться тем, что он — груз на её плечах… За что? За что всё это?! неужели всё-таки — зря, неужели всё забудется, пройдёт, исчезнет, неужели зря все эти муки, кровь, грязь, нечеловеческое копание в гнилье, потеря кусков самого себя?! Четырнадцатилетние калеки, пятнадцатилетние убийцы, шестнадцатилетние ветераны — кем они будут, вернувшись на улицы своих городов? Какими, какимиони будут?! Искалечить можно не только тело…

— Сражаться и умирать, — тихо сказал он. — Пока только сражаться и умирать…

…Витька всё ещё никак не мог отойти от увиденного. Поведение болгарина поразило мальчишку. Такое он раньше видел только в кино. А теперь воочию — что человек с оторванными ногами может улыбаться и просить спеть. Мужество Петра восхищало. Про себя Витька понимал — он бы так не смог…