Олег Верещагин - Там, где мы служили...

— Ого! — Эрих захохотал и подхватил одну из рыбин. — Килограмма три, не меньше!

Какое-то время все так и сяк вытанцовывали вокруг серебристой живой груды, пока их не окликнули снова:

— Братушки!

Голос был чертовски знакомым — и все обернулись разом. И застыли, переминаясь с ноги на ногу, возле своей добычи — а улыбки постепенно таяли на лицах.

Зато Пётр улыбался вовсю.

Он сидел на тропинке недалеко от пруда, одетый в парадную форму, положив ногу на ногу. И улыбался. На один идиотский миг Витьке показалось, что всё прошлое было сном — там, в той чёртовой деревне… Дневной свет поблёскивал на отполированных носках чёрных краг Петра.

И только потом Витька понял, что Пётр сидит в инвалидоном кресле. С электромоторчиком, новеньком.

— С удачной рыбалкой! — крикнул Пётр, махнув рукой…

…Они окружили болгарина, похлопывая его по плечам и спине, смеясь, но… никто из них не смотрел внизх, на свои ноги или ноги соседей. Здоровые, крепкие. Без начищенных краг.

— Быстро ты!

— Как доехал, дружище?!

— Питер, ты как новенький!

Болгарин смеялся, оглядывался, отвечал на хлопки. Потом поднял брюки до колен, выдернув их из краг.

— Мои новые ноги. Как они вам?

Наступило молчание. Елена рассматривала землю. Джек кашлянул. Ник отвернулся. Дэниэль был бледен. Витька и Майкл переглянулись.

— Новые протезы, — хмыкнул Пётр, аккуратно заправляя брюки и возясь с застёжками краг. — Я попал к одному хирургу-восстановителю… по гроб жизни буду благодарен. Скоро начну учиться ходить по-настоящему… а руки у меня целы. И голова… — он вздохнул и улыбнулся. — Ну, братушки?! Всичко добре! — он протянул руку, и остальные, помедлив, сомкнули на ней свои ладони. — Ну, вот так…

— Ты сейчас куда? — спросил Джек.

— На аэродром, — мотнул головой Пётр, и все увидели неподалёку джип. — Улетаю…

— Погоди! — вскрикнула Елена. — Мы сейчас!

— Оденемся, оттащим карасей и проводим, как следует, — пояснил Эрих уже почти на бегу.

Те, кто находился на аэродроме в это время, наблбюдали довольно странную картину: девять штурмовиков в полевой форме провожали мальчишку в парадной, восседавшего в новенькой инвалидной коляске. Они хохотали, хохотал мальчишка… а на середине площадки девушка-сержант, приняв строевую стойку, звонко скомандовала:

— Отделение — становись! Смирно! — тут же образовался чеканный строй — линия вздёрнутых подбородков и носков сапог. — Равнение — на средину!

Пётр улыбался. Потом вроде бы и в шутку вскинул к парадному шлему прямую ладонь — и тогда все в строю вдруг заметили, что ладонь эта дрожит, и губы прыгают, и на глазах блестят слёзы, и пальцы другой руки, на подлокотнике, обшитом мягкой кожей, побелели… Пётр развернул кресло и проехал, не опуская руки, мимо строя, рявкнувшего:

— Ура! Ура! Ура!

— Мы тебя проводим до самого трапа, — сказала Елена, выйдя из строя. Пётр хотел, кажется, возразить — но потом вздохнул и кивнул:

— Спасибо.

Они даже не успели рассовать карасей для хранения — вошедший Мальвони отвлёк их уже свмим своим видом. Итальянец был откровенно бледен.

— Ребята, — выдохнул он, — через полчаса построение роты в парадной форме. Расстрел…

Парадную форму Витька надевал второй раз в жизни. Первый раз это было перед выпуском из лагеря. Сейчас, как и тогда, его трясло, словно на сильном морозе. Но тогда он знал — это нервный озноб, вызванный величием момента. А сейчас… впрочем, может быть, и сейчас это было величие — но страшное. Тело Витьки двигалось совершенно автоматически — в голове была каша.

Отделение собиралось в полном молчании. Никто ни с кем не говорил, избегали даже смотреть друг на друга — и двигались как-то замедленно, словно бы старались все оттянуть предстоящий момент.

Витька всегда гордился парадной формой. И не думал, что придётся когда-нибудь надеть её по такому ужасному поводу.

— Становись! — Елена отдавала эту команду за сегодня второй раз. Но первый раз это было… а сейчас… Джек прошёл вдоль строя и замер на фланге. Елена бегло осмотрела всех и напряжённым голосом подала новую команду: — Разойдись! Строиться снаружи!..

…Рррах, рррах, рррах! На плац вышел последний взвод, застыл ровным квадратом бело-чёрно-золотого цвета — в строевой стойке с высоко поднятыми подбородками. Строй образовывал букву П, в центре которой стоял капитан Фишер — рядом с голым флагштоком.

Чеканя шаг, на левый фланг вышли и выстроились шесть барабанщиков. Одинаковым жестом сдвоили и бросили к правому бедру палочки.

— Смир-на! — резко врозвучал голос Фишера. И — слитный щелчок каблуков окаменевшей роты.

Витька смотрел во все глаза. Он понимал, что происходящее ужасно… и в то же время стремился увидеть то, что должно случиться. В самом ли деле это — так страшно? Что при этом чувствуешь? И чувствуешь ли что-то вообще, или это будет похоже на сон, в котором знаешь, что это — сон? Мальчишка не отрывал взгляда от подковообразной стенки, сложенной из двойного ряда мешков с песком и установленного напротив неё — в пяти метрах — обычного «печенега» на высоко поднятой треноге. От пулемёта тянулся провод, куда — не очень понятно, но куда-то к мешкам.

«Дам!.. Дам!.. Дам!.. Дам!..» — медленно, с расстановкой, заговорили барабаны, заглушая звук новых шагов — и казалось, что группа, появившаяся на плацу, движется бесшумно. Четверо сержантов с палашами наголо — и в центре квадрата Дан Юханссон в полной парадной форме, как и остальные.

Барабаны н еумолкали. Видно было, как взлетают, на миг замирают в высшей точке, палочки. Потом — падают, и: «Дам!.. Дам!.. Дам!..»

Поворот. Сержанты перестроились, со стальным лязгом скрестив клинки — барабаны умолкли, и снова зазвусал голос Фишера:

— Юханссон, рядовой 1-го ударного отделения 6-го штурмового взвода роты «Волгоград» 10-й сводной дивизии! За трусость на поле боя перед лицом врага, выразившуюся в оставлении позиций, повлёкшем за собой гибель товарищей, вы лишаетесь чести и достоинства солдата и приговариваетесь к смертной казни через расстрел — именем Солнца! Приговор привести в исполнение немедленно!

«Ра-та-та-та-та!..» — извергли барабаны длинную, грозную дробь. Витька почувствовал, что ему трудно лдышится. Он видел лицо скандинава, белое и неверящее. На нём читалось: «Как?! Это — со мной?! Но этого не может быть!» Когда Фишер сорвал с формы первую эмблему, Дан вздрогнул, словно в него уже попали пули — и закрыл глаза. Так и стоял с закрытыми глазами, вздрагивая при каждом рывке. Когда Фишер отступил, Дан едва не упал. Распахнул глаза, словно в безумной надежде проснуться…

Не сон. Это был не сон. Барабаны смолкли, и он снова пошатнулся.