Олег Верещагин - Там, где мы служили...

Эрих поправил воротник и приготовился ждать. Шарлеруа казался ему очень тихим — и странно, даже дождь стал восприниматься, как нечто привлекательное, тем более, что он окончательно превратился в снег. Он — как бы это сказать? — сответствовал снизошедшему на немца спокойному, чуть грустноватому настроению. Эрих прикрыл глаза и вытянул ноги…

…Ему показалось, что он задремал и проснулся, как это иногда бывает — словно бы от толчка. Но Эрих тут же понял — просто он почувствовал, что на него кто-то посмотрел. Очень недобро.

Жозеф, наверное, тоже это ощутил. Но, как и Эрих, не стал озираться. Немец удобней откинулся на чемоданы и, прикрыв глаза, из-под опущенных век стал осматриваться.

Вокруг были несколько человек. Эрих ощущал запахи — мокрой ткани, какой-то дешёвой парфюмерии и…

…и ружейного масла.

Человек в длинном чёрном плаще, с непокрытой головой, вышел из-за памятника — очевидно, подошёл к нему из аллеи напротив. Ещё не старый, лет сорока, не больше, с широким простоватым лицом, прорезанным глубокими морщинами. За ним шли двое молодых, лет по 18–20, в кожаных пальто, на которых блестели капли. Один держал руки в карманах, у второго на ремне открыто висел старый «узи», вынутый явно из дорожной сумки, висящей на другом плече.

«И ещё двое — позади меня, — отметил Эрих. — Думают, что я сплю… Но что за ерунда?! Вот вам и тихий городок — в кактусы влезли и не заметили…»

Жозеф повернулся навстречу человеку в плаще, который неожиданно улыбнулся. Луна освещела профиль валлона — он казался бледным и очень решительным, как перед боем.

— Жозеф, — удовлетворённо сказал человек, остановившись в паре шагов от юноши. — Ну вот надо же… не думал, что такое вообще бывает! Через год. Именно на моём пути. Именно в тот день, когда я уже совсем собрался покинуть благословенное негостеприимное отечество… Ка-ка-я удача! — он засмеялся. Двое болванчиков за его спиной гыгыкнули — и стали личными врагами неподвижно сидящего Эриха. Как и все немцы, он не любил карикатур на людей.

— Здравствуй, Понсен, — Жозеф говорил довольно громко. — Ходишь пешком? А где твой «лендровер»?

— А ты обнаглел, — констатировал Понсен. — Называешь меня на «ты»… не объясняешь, что с товаром… Итак?

— Что-то меня не тянет перед тобой отчитываться, — спокойно ответил Жозеф. — А что твой бизнес? Погорел?

— Погорел, — процедил Понсен. — Ты меня кинул на очень немаленькую сумму в золоте. И вдобавок навёл на меня «каски».

— Вот этого я не делал. Не догадался. Но очень рад, — удовлетворённо отчеканил Жозеф, — что тебя прихлопнули, мелочь карманная… Ладно, Великий Понсен. Убирайся, нечего смердеть возле этого памятника.

— Что? — казалось, Понсен сейчас бросится на Жозефа. Его охранники хлопали глазами. — Да ты… Ты что, охренел?! Я тебя сейчас зарою возле этого булыжника! Ты что, забыл, что это мойгород?! И ты — мой?!

Жозеф вынул руки из карманов. Шагнул вперёд. И Понсен попятился — он вдруг увидел, что перед ним не пятнадцатилетний мальчишка-курьер. Перед ним стоял хорошо одетый рослый юноша с уверенно-презрительным взглядом. Такие взгляды Понсен встречал на улицах всё чаще и чаще — просто на улицах, вот что его беспокоило и вот что в сущности заставило его покидать Шарлеруа… Всю жизнь Понсен был уверен, что рано или поздно всё вернётся на старые круги, о которых он столько читал. Всю жизнь. Кроме последней пары лет. Но… но чтобы этот щенок, чтобы даже этот щенок стал сильней его, Альбера Понсена?! А Жозеф вдруг заговорил снова — уже с холодной злостью:

— Это — мой город, а не твой. Я — Жозеф Вилье, де ла Вильер, граф Шарлеруа, я вернулся в свойгород, который мой предок построил не для таких, как ты, и мой отец спасал не для таких, как ты — от таких, как ты! Здесь будут жить люди, а тебе тут смердеть нечего, нечисть! Ни пяди тебе больше не принадлежит — во всём мире ни пяди!

Понсен смотрел на Жозефа во все глаза, в каком-то странном столбняке. Потмо вздрогнул и процедил, скалясь:

— Я…

— Ты смешон и больше никому не страшен, — с невыразимой брезгливостью сказал Жозеф. — Пшёл вон, ничтожество.

Захрипев от ярости, Понсен ударил — сплеча, изо всех сил. В следующий миг он уже садился, обеими руками держась за живот и выкатив изумлённые глаза — поставив блок левой, Жозеф правой провёл прямой в солнечное.

Охранники Понсена, конечно, умели драться и стрелять — в этом мире любой, кто хотел, мог научиться этому. И с любой целью. Но для Жозефа они были ничем. Через секунду один уже хрипел — Жозеф, захлестнув вокруг его шеи ремень его же «узи», удушал его, взяв на спину, как вражеского часового; второй скулил, стоя на коленях и держась за глаза.

Эрих начал действовать ещё до того, как ударил Жозеф. Запустив в темноту оба чемодана, немец услышал дикий вопль — скорей испуга, чем боли — и прыжком оказался рядом со вторым гипотетическим противником (их и правда было за спиной двое), вооружённым тоже «узи». Глаза у того полезли на лоб — он совершенно не понимал, как Эрих его углядел в кустах и ночью. Немец ударил его секущим левой по горлу и прямым в печень. Прислушался — второй, судя по всему, убегал по аллее.

— Эрих, что там у тебя? — послышался весёлый голос Жозефа. Он выпустил полузадушенного телохранителя и теперь аккуратно поправлял перчатки.

— Да второй куда-то рванул, я и не заметил, как… — откликнулся немец.

— Ну ты прямо на глазах квалификацию теряешь, — осуждающе сказал Жозеф.

— Да кусты тут… — Эрих выбрался на площадку. — Не ожидал вообще. Такой тихий город…

— Ладно… — валлон толкнул носком туфли Понсена, который, стоя на колене, тяжело хрипел. — Слушай меня. Я завтра уезжаю. Ты ведь мотал из города? Вот и мотай, только не из города — а из Европы. И учти — через три дня я вернусь. И если обнаружу, что ты всё ещё где-то рядом — отрежу тебе голову… Правда, я не уверен, что тебе хоть где-то будет лучше, Понсен. Таких, как я, ты встретишь везде.

— Мы… ещё… встретимся… — но голос Понесена был скорей жалким.

— Молись своему чёрту, чтобы этого не произошло, — сказал Жозеф, — потому что тогда я убью тебя…

… - Идём? — спросил Эрих, поднимая чемодан.

— Иди, я догоню, — махнул рукой Жозеф. — Иди, иди — вон по той аллее, я быстро.

Немец кивнул. его спина, освещённая луной, начала удаляться в аллею. Жозеф, проводив друга взглядом, подошёл к памятнику вновь. И коснулся рукой — без перчатки — гранита.

— Ты не упадёшь, — сказал юноша. — Мы больше никогда не дадим тебе упасть. Слово чести… Слово чести.

Поля, засыпанные снегом в чёрных проталинах, голые молодые перелески и редкие старые дубравы — остались позади. Поезд медленно вкатывался на вокзал Боэна.