Мэтью Мэзер - Кибершторм

Деньги все еще были в ходу – по крайней мере, пока.

– Значит, воды нет нигде, – сказал я.

По радио сообщили, что подача воды отключена во всем городе.

– Когда речь идет о выживании, важнее всего тепло, затем вода, затем пища, – ответил Чак. – Без пищи можно протянуть несколько недель или месяцев, без воды – только два дня, а замерзнуть до смерти можно всего за несколько часов. Каждый из нас должен быть в тепле и пить по галлону воды в сутки.

Температура в лестничном колодце падала, приближаясь к уличной, и при каждом выдохе изо рта вырывалось густое облако пара. Поврежденная рука Чака была в повязке, второй он держался за перила.

– На улице пять футов снега. В воде у нас недостатка не будет.

– В Арктике исследователи страдали от жажды не меньше, чем в Сахаре, – ответил Чак. – Чтобы растопить снег, нужна энергия. Если ты ешь снег, то понижаешь температуру тела; от этого могут начаться судороги, которые сами по себе опасны для жизни. Наш враг – не только холод, но еще и диарея и обезвоживание.

Даже если забыть про обезвоживание, как мы будем поддерживать чистоту и гигиену?

Я по-прежнему чувствовал себя виноватым за то, что Чак остался с нами.

– Думаешь, нам нужно уйти? Отвести всех в пункт эвакуации?

Дом практически опустел, однако на нашем этаже остались почти все, не считая беженцев, – и лишь потому, что у нас был генератор и отопление. Возможно, мы совершили ужасную ошибку.

Долго кормить почти тридцать человек мы не сможем. Меня вдруг поразило, что я называю людей, которые перебрались на наш этаж, «беженцами».

– Люк слишком слаб, чтобы куда-то идти, а Эллароза слишком мала, она не выдержит. Я думаю, что центры эвакуации чудовищно перегружены. А если мы уйдем, то потеряем все, что у нас есть.

Мы пошли дальше. Я слушал ритм наших шагов. За последние два дня я ходил по этой лестнице раз двадцать. Так вот что сподвигло меня заняться физкультурой. Несмотря на тяжесть ситуации, эта мысль заставила меня улыбнуться.

Шестой этаж. Прежде чем открыть дверь, Чак повернулся ко мне.

– Мы застряли, Майк, так что должны наладить жизнь здесь – что бы ни случилось. Ты со мной?

Я сделал глубокий вдох и кивнул.

– С тобой.

Не успел Чак взяться за ручку, как распахнувшаяся дверь едва не сбросила его с лестницы.

В дверном проеме возникла голова Тони.

– Черт побери! – выругался Чак. – А поосторожнее нельзя?!

– Пресвитерианская больница, – выдавил Тони, задыхаясь. – Они выступили с обращением по радио, им нужны добровольцы.

Мы непонимающе посмотрели на него.

– В больнице по соседству умирают люди.

– Продолжайте вентиляцию.

На больничной лестнице был настоящий кошмар: брошенные носилки с неподвижными телами в дверных проемах, качающийся лес из металлических стоек с прикрепленными к ним пакетами с кровью, островки света от аварийных ламп… Люди кричали, толкались; сверкали ручные и налобные фонари.

Обнимая младенца, медсестра мчалась вниз по лестнице. Я отчаянно пытался не отставать, осторожно держа синюю пластиковую «грушу» над ртом и носом младенца, которую сжимал каждые пять секунд, доставляя порцию свежего воздуха. Ребенок был из неонатального отделения; он родился вчера вечером, на пять недель раньше срока.

Где отец? Что с матерью?

Мы добрались до первого этажа и бросились к главному входу.

– Куда вы его несете? – спросил я.

Она смотрела только вперед.

– Не знаю. Говорят, на Мэдисон-сквер-гарден есть медики.

В дверях нам преградила путь каталка, которую два сотрудника пытались вытолкать на улицу. На ней лежал старик, обхвативший себя одной рукой. Он посмотрел на меня и попытался что-то сказать.

Я подумал о том, что ему нужно.

– Давайте сюда.

Полицейский протянул руку, чтобы забрать у меня дыхательный аппарат. Слава богу, что Пресвитерианская больница находилась рядом с Шестой авеню – одной из немногих крупных улиц, которые еще расчищали. Я вышел наружу и увидел за огромным сугробом несколько полицейских машин, «Скорых» и частных автомобилей.

Медсестра и полицейский пошли дальше; я остановился, и мимо меня хлынул поток людей. Я заметил, что на медсестре только рубашка с коротким рукавом, и бросился вслед за ними; на ходу снял пуховик, набросил ей на плечи и побежал обратно в холл, дрожа от холода.

Когда я смотрел на того младенца, то мог думать только о Лорен, словно младенец на руках у медсестры – мой нерожденный малыш. У меня перехватило дыхание, и я едва не расплакался.

– Ты в порядке, приятель?

Еще один полицейский. Я сделал глубокий вдох и кивнул.

– Кто-то должен доставить пациентов на Пенсильванский вокзал. Сможешь?

Я сомневался, но все равно кивнул.

– У тебя куртка есть?

– Отдал медсестре, – я махнул в сторону двери.

Полицейский показал на контейнер у выхода.

– Возьми что-нибудь из потерянных вещей и двигай на улицу. Там скажут, что делать.

Несколько минут спустя я уже вез каталку по Шестой авеню, одетый в выцветшее вишневое пальто с грязными оборчатыми манжетами. На руках были серые шерстяные митенки – плотные перчатки, полученные от Чака, остались в карманах пуховика, который я отдал медсестре.

Я уже пожалел, что так сделал.

Пальто было тесным, рассчитанным на женскую фигуру; мне пришлось приложить усилия, чтобы застегнуть молнию до конца. Я чувствовал себя розовой сосиской.

Если в больнице царило безумие, то снаружи – сверхъестественное спокойствие. Почти непроглядная тьма и полная тишина. Улицу освещали только фары редких автомобилей, которые везли больных. Мимо проехала машина «Скорой помощи», ненадолго осветила призрачную процессию впереди меня, технику и людей, ковыляющих по снегу.

Сначала холод был терпимый, но когда мы прошли два квартала и оказались на углу Двадцать пятой улицы, мороз начал покусывать. Преодолевая встречный ветер, я растирал щеки колючими митенками. Стащив одну из них, я потрогал щеку и почувствовал под рукой какой-то комок.

Обморожение? Ноги у меня онемели.

Улицу покрывал слой плотного снега и льда, и мне приходилось следить, чтобы колеса каталки не застревали в колее, снова и снова давать задний ход и толкать ее вперед.

Женщина на каталке была едва видна – закутанная словно мумия в тонкие сине-белые одеяла, она была в сознании и испуганно смотрела на меня.

Рядом с кроватью свисал раскачивающийся пакет с жидкостью; от него шла трубка, скрывавшаяся под одеялами. Я пытался придерживать пакет, проклинал тех, кто его не закрепил, думал о том, что в нем.

А если он упадет? Вырвет ли он катетер из вены?

Каталка снова застряла в снегу и едва не опрокинулась. Женщина вскрикнула.