Александр Верт - Пекло 3

Франк подумал, что два месяца – это слишком много, и со стоном сформулировал самую важную мысль.

«Когда я смогу вернуться к работе?»

– Не раньше, чем через неделю.

«А если мне надо раньше?»

– Без особого распоряжения нашего с вами начальства я не могу этого позволить.

Франк снова простонал. Он и был тем самым начальством, которое все решало, но сообщать об этом врачу никак не мог.

«Вы можете вернуть мой браслет связи?» – спросил он вместо этого, пытаясь сообразить, что ему делать, если отправить с браслета приказ от главы ЗАП он не мог. Нужно было найти кого-то, кто мог бы отправить бумагу по личной просьбе главы. Та же Моника Эберли могла его спасти.

– Да, браслет связи можно. Вот он. Просто не хотел, чтобы он вас тревожил.

Врач взял браслет с металлической тумбы, стоявшей рядом, и вернул Франку на руку. Тот тут же вспыхнул и стал показывать сообщения.

К счастью, смотреть при этом на браслет не было нужды. Встроенная в его левое веко линза сползла вниз, закрывая глаз и показывая все сообщения. Недовольное от Симона, что мгновенно сменилось взволнованным.

«Я жив, остальное чуть позже», – ответил он Симону и стал разбирать остальные письма, быстро мрачнея.

Франку Стелбахеру, как капитану, почти никто не писал, а вот сообщения главе ЗАП можно было разбирать не один час, вводя по три пароля на каждое письмо.

– Давайте я вас полностью осмотрю, а затем вы вернетесь к работе…

«Да, минуточку», – попросил Франк, который уже начал вводить пароль. Ему очень хотелось увидеть письмо от Моники. Она никогда прежде не писала ему сама.

«Я знаю, что это не вы отдали тот последний приказ, – писала она. – Я пыталась сказать миру, что это Совет, но не успела. Мои последние слова не попали в эфир, но я хочу, чтобы вы знали, что я верю: вы такое решение принять не могли. Прощайте».

Ответить на это сообщение было уже невозможно. Рабочий ящик Моники Эберли был удален, а значит она или мертва, или уволена.

«Твою мать», – выругался Франк так, что ясная мысль даже появилась на экране, но врач не стал ее комментировать, приступая к осмотру. Он и не с такими бойцами ЗАП работал. Все они немного безумны, отчасти контужены и просто отравлены адреналином.

О суициде в своей команде Шеф решил не думать. Это был не первый человек, который пускал себе пулю в голову, желая освобождения. Осуждать этих людей у Шефа тоже не получалось. Он понимал их. Смерть была лучше той жизни, что они живут, и если бы не ответственность за других, кто знает, быть может и он сам отправил бы себя на свободу этим самым коротким и действительно надежным путем. А быть может и не отправил бы. Из чистого упрямства стоял бы до конца и в одиночку, чтобы не проигрывать Хайбе, чтобы не отдавать тело людоедам и паукам. Он так привык поддерживать в себе дух бессмысленной, но вечной борьбы, что уже и не задумывался о вечных вопросах: кто мы все и куда идем? Демоны – они «никуда» и «низачем». Они здесь и сейчас должны быть лучше врага, а враг нынче был силен.

Главным для Шефа в этом отчаянном выстреле в голову был простой факт: нет причин сомневаться, что он сделал это сам.

– Как так? Он не мог, – размышляли его товарищи, но Шеф понимал, что мог, вспоминая его глаза.

Если бы он был внимательнее, он бы уделил ему больше внимания и не допустил бы такого решения; по крайней мере, не сейчас – не на изломе судьбы, когда неволя сменилась подобием свободы. Он знал, что это за чувство, когда из раба и чужой игрушки ты становишься просто пленником Хайбы и едва ли можешь понять: а что, в сущности, изменилось, если нельзя взять и покинуть эту убогую мерзкую планету; если вонючую баланду тебе не швыряют в жестяной миске на пол, а надо готовить самому. Если Зена все равно жарит голову, а на твою задницу все равно косятся беззубые мужики. Какая, нахер, тогда разница?

На самом деле большая, надо только эту дикую тихую истерику пережить, а потом можно и птицу пострелять для баланды, и посмеяться с беззубыми мужиками под мерзкое пойло, обжигающее и глотку, и живот.

В этом месте мир менял свой цвет – по крайней мере, Шефу иногда так казалось. Он серел в тоске. Краснел в атаке. Белесоватыми пятнами плыл после боя. Желтым туманом застилал тело Карин. Стальным отблеском заполнял быт, и этот отблеск было слишком легко спутать с безнадежной тоской.

Вины при этом за чужую смерть он не чувствовал. Вот если бы его попросили о помощи, а он отвернулся – тогда, быть может, он был бы виновен, а так он просто не святой, чтобы спасти всех.

– На корабль, все остальное там, – скомандовал он и шагнул к Мартину, что явно хотел с ним поговорить.

Мартин не спал всю ночь и казался серым от усталости, но глаза его блестели от любимой работы.

– Я поставил на корабль программу, которая позволит вам связываться с нами при необходимости, ну и нам с вами, если нужно. Бергу показал, как это сделать, а это вот тебе.

Он протянул ему рацию с одной рабочей кнопкой, на месте остальных были дыры – не то выжженные, не то кем-то сгрызенные, словно хоть кто-то мог есть резину. Впрочем, как раз именно резину есть и могли. С голода жевать кусок резины было неплохим утешением, а если его все же проглотить, боль в животе утихала; потом, правда, становилось дурно, но это уже не имело значения, особенно если к тому моменту находилась нормальная еда. Зажрать дурноту куском хорошо прожаренного мяса – лучший способ прийти в себя после чего угодно, даже после резины.

– Главное, чтобы корабль был не дальше, чем в пятистах метрах от тебя. Нажмешь сюда и кто-то из нас тут тебе ответит. Если надо будет что-то по данным с флешки уточнить или еще какая-то информация – вызывай.

– Понял, – согласился Шеф и принял рацию, хотя был уверен, что не станет ею пользоваться – слишком уж он привык обходиться без подсказок.

– Я обеспечу дежурства тут – у нашего компа, – пообещал Мартин.

– Ты лучше займись этим, как его…

– Процессоидом, – подсказал Мартин и тут же пояснил. – Я уже, просто не знаю, сколько мне понадобится времени. Там большой код и он перестраивается. Мне надо сначала понять, что из составных частей за что отвечает, а потом… Я пока даже не знаю, что делать, так чтобы она перестала быть нам врагом, но при этом продолжала держать базу под контролем.

– Дай знать, если что-то придумаешь, – заключил Шеф.

– Да, конечно. Если там лампочка загорится сверху – говорят, желтенькая, возле антенны – это я с тобой пытаюсь связаться, но, пока кнопку не нажмут, связи не будет.

– Понял, – снова сказал Шеф, кивнув, – а теперь иди поспи. Мозгам отдых нужен, чтобы ролики и шарики правильно варили, а не закатывались абы куда.

Шеф протянул ему руку и криво улыбнулся, и Мартин впервые ощутил себя принятым. Он всегда был на отшибе жизни. Зануда, человек-компьютер, еще и не способный нормально повеселиться. Неспособность видеть цвета и необходимость таскать с собой дурацкие желтые очки делала его изгоем. Он не мог ходить с сокурсниками играть в пейнтбол, потому что не мог отличить форму одних игроков от других. Он не мог играть во многие видео-игры все по той же причине. Его мозг не знал, как выглядит цвет, и от игровых нейросетей у него дико раскалывалась голова, а включить чёрно-белый интерфейс можно было только для всей команды.